Оратор вытер пот со лба и спрыгнул со стремянки.

На этот раз аплодисментов не последовало вовсе. После Пашиной речи на лицах культурной общественности читалась отнюдь не решимость лечь на омоновские штыки, а скорее недоумение и тихий ужас. Многие переглядывались и спрашивали: «Кто это?» Бабст смерил Живого таким нехорошим взглядом, что пламенный революционер поспешил ретироваться за спину шефа. Дело было почти провалено.

И тут случилось неожиданное.

К стремянке подошел не кто иной, как Иван Иванович Савельев. По толпе собравшихся прошел тихий шелест: «Тот самый! Из архива! Смотрите-ка, выполз!» Видимо, обитателям церкви не часто приходилось видеть таинственного затворника.

Архивариус встал на первую ступеньку, и лестница зашаталась. Савицкий поспешил ее поддержать.

— Спасибо, Петр Алексеевич. Кхм. Я вот что хотел сказать... Мы тут сидим уже почти пятнадцать лет. Книги и архивные документы содержатся в ужасающих условиях, с нарушением всех правил хранения. Правила пожарной безопасности тоже не соблюдаются. Многие работники культуры потеряли человеческий облик. И никаких перспектив улучшения ситуации не видно. Поэтому предлагаю поддержать предложение потомков Льва Сергеича Собакина и выйти на мирную демонстрацию. Если мы сейчас не выразим свой протест, то уже никогда его не выразим. Мы все умрем на рабочем месте, и тогда книги и бесценные рукописи растащат и скормят скоту.

При слове «скоту» Савельев выразительно ткнул пальцем в сторону директора библиотеки и стал слезать со стремянки.

Собрание загудело.

— Правильно! — крикнула маленькая библиотекарша. — О нас напишут в газетах, и все узнают!

— Пора вставать с колен! — поддержал ее старший библиотекарь Сергеев.

— рабочие тоже люди!

— Собрание сочинений Чехова козы съели!

— Долой кукурузину!

Директор быстро протиснулся к стремянке и поднял руку:

— Товарищи! Товарищи! Успокойтесь!

Люди притихли.

— Во-первых, хочу заявить, что как старый коммунист — а я, как многие знают, член партии с 1957 года — я целиком и полностью разделяю и поддерживаю ваше справедливое возмущение.

— Ура! — крикнул кто-то в толпе.

— Но! — поднял палец директор. — Во избежание эксцессов и, упаси боже, человеческих жертв такие мероприятия необходимо согласовывать с администрацией. Кроме того, надо поставить в известность городскую ячейку КПрФ. Мы должны выступить сплоченно и организованно и иметь грамотные политические лозунги.

— Ага! — крикнул чей-то молодой голос. — Пока вы будете согласовывать, они там всех гастов перестреляют!

— А вам назначат место для демонстрации на вашей грядке с брюквой!

Директора оттеснили. работники культуры один за другим взбирались на стремянку и выкрикивали все, что скопилось на душе за долгие годы. Тут упоминались и грамматический террор, и Лжедмитрий, и торжество коррупции и невежества, и Гаага, и дочь мэра Стоза Михайловна, и какие-то волосатые свиньи, и даже комодские вараны. Когда революционная активность масс достигла критической точки, трибуну занял Костя Бабст.

— Я вас, ребята, хорошо понимаю, — сказал он. — У нас в музее тоже не сахар. Но все-таки тут Николай Иваныч правильно заметил: выступать надо сплоченно. Предлагаю создать организацию под названием «Культурный фронт» и всех присутствующих считать ее членами. Кто за?

Все дружно вскинули руки.

— Во! Отлично. А теперь слушайте гимн. Я его давно сочинил, думал, может, у нас в Питере что-то такое начнется. Вот теперь пригодилось.

Он пристроил гитару на коленке и объявил:

— Музыка Ганса Эйслера, слова Бертольда Брехта и Константина Бабста. «Марш культурного фронта».

И запел, громко и торжественно:

И так как мы тоже люди,

То должны мы — извините! — что-то есть.

Двадцать лет нам дают хрен на блюде —

Мерси! Спасибо за честь!

Марш левой! Два! Три!

Марш левой! Два! Три!

Встань в ряды, коллега, к нам!

Ты войдешь в наш единый культурный фронт,

Потому что культурный ты сам!

Героическая мелодия, под которую маршировали немецкие рабочие в последней отчаянной попытке остановить фашизм, сразу захватила собравшихся. Когда припев зазвучал во второй раз, все уже пели, как один человек. Заключительный аккорд встретили овацией.

— Лозунги! Лозунги писать! — кричала маленькая библиотекарша.

— И листовки! Надо напечатать листовки!

— А на чем печатать? Или от руки?

— Зачем от руки? А подпольная типография на что? Михалыч, давай налаживай свое хозяйство!

Пожилой человек в синей робе послушно направился к стоявшему в углу печатному прессу.

— О чем это они? — спросил Костя у директора.

— Дело в том, что сюда при Кипяченом выселили мемориальный музей «Подпольная большевистская типография», — пояснил Сёмин. — Еще от народовольцев осталась, потом соратники Ильича пользовались.

— Отлично! — обрадовался Бабст. — Это пригодится. Ну, за дело!

— Кто-нибудь дорогу запоминает? — спросил Паша. — Учтите, у меня без гугл-мэпс — пространственный кретинизм!

— Я походник со стажем, — напомнил Бабст. — Если что — назад выведу. А пока вся надежда на Иваныча.

Савельев вел их тропинкой через лес к Вакховой Поляне. Позади осталась речка Пырка с каркасом недостроенного моста, с которого ныряли дети. Остался и паромщик, который, узнав, в чем дело, тут же пообещал бесплатно перевозить через реку всех, кто выступает против «мэрского елдака».

Культурный фронт, и без того малочисленный, разделился на две неравные группы. Трех самых молодых библиотекарш отправили в центр города — раздавать листовки возле собора и агитировать граждан. Прочие представители интеллигенции, к которым примкнули и прикормленные в библиотеке старушки, форсировали Пырку на пароме в километре от усадьбы Кипяченого и затаились в лесу в ожидании сигнала.

Мобильных телефонов у работников культуры не оказалось, поэтому Бабст одолжил Николаю Ивановичу свою старую, видавшую виды «Нокию». Ни Паша, ни Савицкий со средствами связи расстаться не пожелали, а Мурке было не положено по инструкции: а ну как из приемной Тяпова позвонят, а вместо сотрудника Голубковой ответят бойцы культурного фронта?

Для начала решено было провести разведку. В разведчики больше всех рвался Паша, которому в детстве не довелось поиграть в «Зарницу», но в итоге пошли все четверо охотников за собакинским наследством. Проводить их до ограды усадьбы вызвался сам Иван Иваныч.