Сплюнув в сторону, взбешенный Сандал только тут заметил старейшину. Силис переминался позади с ноги на ногу, ему стало неловко. Выдалась же нелегкая нечаянно подслушать сторонний разговор!

Тряхнув гривой шапки, Сандал собрался что-то едкое, обидное ответить Отосуту. Уже и рот перекосил, но почему-то смешался. Не успел старейшина глазом моргнуть, как главный жрец слился с толпой. Силис повернулся и понял причину его скорого бегства: к мясному амбару приближался Хорсун.

– Нашли подходящего тельца в Крылатой Лощине, на жеребенка поменяли, – сказал багалык. – Я домой пока, Аргыса заседлаю.

Старейшина кивнул.

– Дяденька Хорсун! – окликнул звонкий девчоночий голосок. – Куда мне идти?

Хорсун недоуменно оглянулся, и на лицо его словно упала тень внезапно подступившей тучи. Силис сообразил, что багалык, занятый своими мыслями, напрочь забыл об Олджуне.

Под вечер, страшно утомленный, старейшина возвращался домой. Ехали с Тимиром, обсуждая перипетии хлопотного дня.

– Так ты еще ни разу не видел своего сына с тех пор, как вы отдали его многодетным? – осторожно поинтересовался Силис.

– Нет, – хмуро ответил кузнец. – Близко к их жилью не подхожу. Стыдно признаться – боюсь, мало ли что. Пусть уж обычай будет соблюден до конца.

– Но ведь завтра… э-э… – Не договорив, Силис изобразил руками крышу дома. От усталости на него вдруг нашло косноязычие.

– Во время строительства Лахса обещала унести Атына к соседям, – понял Тимир и, недовольный тем, что нечаянно выдал имя сына, в досаде потер подбородок.

– Вот как… – Силис успел придержать язык, тоже едва не сболтнув лишнее. О том, что имя для сына кузнец выбрал странное. Атын – Другой.

– Мне подумалось, так будет лучше, – сказал Тимир, отвечая на незаданный вопрос. – Чтобы демоны совсем отвернулись от ребенка, решили, будто он не наследник кузнеца. Не мой сын. Другой мальчик… Это имя, согласись, все ж попригляднее, чем, например, Мекю́н – Плохой или Холонгсо́йя – Запах-пота-из-подмышки. А ведь ты знаешь мужчину и женщину с такими именами. Их родители также пытались отвести злых духов. Не потому ли эти люди живы-здоровы сейчас? В детстве мы играли с девочкой Холонгсойей, и я не помню, чтобы кто-нибудь дразнил ее. Все знали: подразнишь – вызовешь беса, погубишь подружку. Можно, конечно, поменять имя после, когда станет известно, какой сложился нрав у мальца, но зачем? Пусть оно, не гордое и как бы стороннее, дольше оберегает его душу.

Помолчав, Тимир продолжил с тоской:

– Если б надежда была, что Урана еще родит! Но вряд ли. И весны не те… – Он встряхнулся: – Подождем возвращения сына. Главное – рос бы мальчишка здоровым… Ладно, Силис, до встречи. А не зайдешь ли к нам передохнуть? Урана, поди, что-нибудь вкусное к ужину приготовила.

– Нет, спасибо, – отказался Силис. – Дома ждут.

Тимир прощально кивнул и поскакал по дороге к крылатым холмам.

Проезжая мимо елани, где на опушке, защищенной от холодных ветров, приткнулся двор Манихая и Лахсы, старейшина высмотрел у поленницы двоих малышей. Старшему, сгорбленному золотушному мальчонке, одетому в нелепую, плохо вымятую хламиду, было не больше пяти весен. Второй, в ловкой двухцветной шубейке из ушей зайца и такой же нарядной шапочке, но обутый в драные великоватые торбаза, казался вовсе крохой. Он еле стоял на ножках, прислонившись к лежащему бревну. Видно, это и был сын кузнеца.

Чем-то увлеченные, дети не увидели Силиса. Он незаметно подъехал к изгороди. Старший, кряхтя, обхватил красными от холода ручонками валяющийся недалеко чурбан величиной почти с себя. Повалив его, подкатил к бревну.

– Вот, стол тебе будет, – донесся голос, необычайно звучный для тщедушного тельца мальчика.

Силис удивился: никогда еще не приходилось ему слышать у детей такого чистого и яркого птичьего голоса. Он был не пронзительный, густой и приятно волнистый.

– Вот, стол тебе будет, – повторил парнишка, с трудом устанавливая тяжелую чурку перед бревном, и до Силиса дошло, что он не говорит, а поет.

– Эгей, смотри-ка, знаменитый силач Элен стол принес для твоих игрушек! – пропел малец. Порылся за бревном и высыпал на «стол» кучку коровок, лошадок и олешков, вырезанных из тальника. Видно, Манихай, превозмогая лень, смастерил их как-то на досуге, украсил резьбой и рожками.

– Правда ведь, сильный твой брат?

Обняв карапуза, маленький горбун взгромоздил его на бревно. Встал напротив и потряс поднятыми вверх сжатыми кулачками, показывая, какая в его руках прячется сила.

– Жаль, что ты еще не умеешь разговаривать, а то бы сказал: «Вот стоит мой брат Дьоллох, большой и толстый, как воин!»

Восхищенный ребенок залился смехом. Силис, не сдержавшись, тоже хохотнул. Дети резко замолкли и настороженно уставились в лицо незнакомому дядьке, выглянувшему из-за поленницы. Перепуганный Атын громко заревел. Силис спешился, привязал коня и опять выглянул.

– Ты кто? – храбро осведомился Дьоллох, загораживая плачущего малыша. – Если пришел за моим братцем Атыном, я его не отдам. Я пинаться умею!

– Да не собираюсь я забирать твоего братца, – засмеялся Силис, пролезая во двор между жердинами изгороди. – И сражаться с тобой не хочу. Я видел, как ты нес огромное полено, и подумал, что такого сильного мальчика давно не встречал. А еще ты, оказывается, очень красиво поешь.

Атын перестал плакать. Чужой дядька не выглядел злым. Пустив сопли, малыш взмахнул мокрыми ресницами и улыбнулся Силису. Тот присел рядом на бревно.

– Что такое «красиво»? – спросил Дьоллох.

– Ты не знаешь, что такое «красиво»?

– Я-то знаю, – насупился мальчик. – Но хочу, чтобы ты сам сказал.

Силис озадачился не на шутку.

– Как бы тебе объяснить, что я считаю красивым… Думаю, на земле все красиво, к чему приглядишься. Вот ты просыпаешься утром, открываешь глаза, потягиваешься, и на ладонь твою ложится первый светец восхода. Рука, а постепенно и все вокруг становится золотым… Это красиво. Потом взбегаешь на холм, стоишь на нем и смотришь, как внизу по камням звонко скачет ручей. А он вдруг умолкает.

– Почему?

– Потому что птицы поют. От красоты их утренней песни даже у ручья перехватывает дыхание… Сверху тебе видны гривастые головы и хребты коней. Густые травы на аласе раздвигаются перед ними и смыкаются снова. Поднимешь взор к небу, а в нем медленно-медленно парит птица-сокол… Все это так красиво – словом не передать!

– А если промчится волк?

– И волк – красиво. Густой мех его искрится под солнцем. Весь он, словно стрела в полете, летучий и обтекаемый ветром.