К. Рондо получил от английской Московской компании 150 золотых гиней в награду за труды. С «гонораром» Бирона вопрос остаётся открытым. Английский исследователь выяснил, что восстановление дипломатических отношений с Россией обошлось английской казне в 32 тысячи фунтов для окружения императрицы, но в отношении Бирона ограничился только деликатным замечанием: «Нет основания полагать, что торговый договор являлся исключением из правила». Однако заключение договора 1734 года едва ли можно назвать проявлением «антирусской деятельности иностранцев» в российском правительстве в годы бироновщины. Принципиальная проблема была не в степени «взяткоёмкости» Шафирова или Бирона, а в слабости самого отечественного бизнеса. Англия являлась основным торговым партнёром империи, но при этом Россия не имела своего торгового флота и практически вся заморская торговля обеспечивалась западноевропейскими, прежде всего английскими, перевозчиками. Даже в середине столетия лишь 7–8 процентов экспорта приходилось на отечественные торговые суда, ходившие, как правило, только по Балтике. Российские купцы только начинали осваивать западный рынок, не имея ни надёжного банковского кредита, ни мощных торговых компаний, ни налаженных связей. В этих условиях отстаивать свои позиции, когда англичане грозились найти другие «каналы коммерции», было нелегко.

Надо признать, что английская сторона на переговорах выглядела более внушительно благодаря поддержке со стороны представителей бизнеса. Руководство Московской компании консультировало дипломатов, готовило проекты документов и соответствующую аргументацию. Благодаря заключению договора объём торговли между двумя странами стал увеличиваться, при этом Россия имела устойчивый активный торговый баланс.

В мае 1737 года на 82-м году жизни скончался герцог Фердинанд — династия Кетлеров в Курляндии пресеклась. Тем же летом Бирон достиг своей цели: 14 июня дворянством Курляндии он был избран «объединёнными голосами и сердцами… вместе со всеми наследниками мужского пола герцогом Курляндским». Тамошнее рыцарство просило Анну Иоанновну ходатайствовать об утверждении результатов выборов перед сюзереном Курляндии Августом III, и тот уже через месяц подписал диплом нового герцога.

Единодушное избрание стало результатом усилий как самого претендента, так и российской дипломатии. В игру вступила сама Анна Иоанновна: в послании курляндскому дворянству в 1735 году торжественно обещала соблюдать его права и вольности, но при этом заметила, что Россия не допустит, чтобы герцогство когда-либо «поступило в чужие руки» или изменилась «старая форма правления». Личные виды Бирона совпали с целями внешней политики России и её главной союзницы Австрии. Для сохранения удобных для соседей польских «свобод» нельзя было ни дать усилиться саксонской династии, ни допустить раздел Курляндии на «воеводства» польскими магнатами, и уж подавно незачем было «отдавать» её сыну прусского короля.

Так что фаворит опять пришёлся к месту. Но новоявленный принц знал цену собственной самостоятельности. В письмах Кейзерлингу он выражал беспокойство, как бы Анна не подумала, «не было ли то тайным домогательством с моей стороны; во-вторых, чтобы эта милость не слишком сильно привязала меня к интересам его королевского величества; в-третьих, не нашёл ли я этим путём средства освободиться от моей нынешней службы». Любая власть, даже в Курляндии, — это обязательства и ответственность. Герцог — фигура, конечно, менее могущественная, чем фаворит российской императрицы, зато публичная: он не может уйти от «ненадлежащих дел» или сослаться на «неблагоприятный случай». Надо было выстраивать отношения с дворянством и городами; думать об урожае, торговле, финансах; вырабатывать линию поведения с соседями, чтобы не выглядеть откровенной марионеткой. При этом нельзя было удаляться из Петербурга — тогда «я должен опасаться, что навлеку на себя немилость её императорского величества». «Отлучение» от двора смертельно опасно: можно выпустить из рук налаженный механизм управления, потерять «клиентов» и, главное, утратить расположение государыни… Хорошо ещё, что Август III разрешил новому герцогу управлять страной из Петербурга.

Как бы то ни было, Эрнст Иоганн Бирон дорого обходился России — такова уж природа его специфической должности. Было бы, конечно, интересно оценить не только затраты, но и эффективность деятельности «скорого помощника», но для такого исследования ещё нет методики.

Бирону выпала судьба стать первым настоящим фаворитом в истории российской монархии — в ситуации, когда колоссальный объём власти оказывался сосредоточенным в руках монарха (монархини), не обладавшего уникальными способностями Петра Великого, выстроенный в ходе Петровских реформ политический механизм объективно нуждался в такой фигуре. Первым быть всегда трудно, тем более в эпоху, когда усваиваются новые культурные формы, язык, правила поведения. Но Бирон превратил малопочтенную роль ночного «временщика» в настоящий институт власти с неписаными, но чётко очерченными правилами и границами. Вероятно, в какой-то степени это можно рассматривать как определённый, хотя и несколько специфический шаг по пути «европеизации» России.

Ирония истории состояла в том, что фаворит Анны Иоанновны способствовал (разумеется, отнюдь не с целью бескорыстного миссионерства) укоренению петровских преобразований. Пресловутая бироновщина на деле означала не столько установление «немецкого господства», сколько создание лояльной управленческой структуры после политических шатаний 1730 года. Не без участия Бирона такая конструкция была сформирована, а сам он занял в ней важное и почётное место «патрона» со своей клиентелой (под которой надо понимать не только просителей должности или «деревни», но и государственных деятелей).

А что же с прочими немцами, которые, по словам В.О. Ключевского, «посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка»?

Как известно, без иноземцев в Московской Руси не обходились ни Рюриковичи, ни Романовы. Одни, как английские и голландские купцы, приезжали временно, другие оставались надолго. Число иностранцев, прежде всего выходцев из германских земель, стало возрастать с середины XVII века, когда московское правительство начало формировать воинские части по европейскому образцу. В полки «нового строя» старались принимать «знатных, прожиточных и семьянистых иноземцев», которые приезжали бы «на вечную службу и собою добры». Размер жалованья иностранных офицеров уже тогда превышал оклады командиров стрелецких полков, но и по уровню профессиональной подготовки немцы превосходили русских коллег.

Однако торговцы имели дело в основном с крупными московскими купцами, а офицеры концентрировались в полках «иноземного строя». В повседневной жизни чужестранцы (военные, врачи, переводчики, мастера) были отделены от московских подданных границами Новонемецкой слободы. В ней проживало примерно полторы тысячи представителей различных наций: шотландцы, датчане, голландцы, французы, англичане, итальянцы, шведы; большинство составляли немцы, и обитатели слободы объяснялись между собой преимущественно на немецком.

Массовое пришествие «немцев» (как известно, так называли всех иностранцев, не знавших русского языка, бывших для местного населения «немыми») из разных стран началось в первые годы XVIII столетия с петровскими преобразованиями. Именно тогда узкий круг специалистов увеличился до примерно десяти тысяч человек, вышел за рамки слободы и элитных частей и расширил поле их взаимодействия с коренным населением — конечно, исключая деревню.