Отдельно стоит остановиться на отношении самих деятелей политической полиции к имевшимся в их распоряжении «карательным», «репрессивным» мерам, зафиксированным в нормативно-правовой базе.

Так, об использовании административной высылки начальник Екатеринославского ГЖУ писал в 1901 г.: «Борьба… совершается как бы в беличьем колесе… каждый начальник ГЖУ, выбрасывая из своей территории подпавших у него под дознания, пополняет тем самым революционный кадр в районе другого такого же начальника»991. Об этом же – донесение начальника Таврического ГЖУ в июле 1901 г.: «Вокруг Блеклова постоянно группировались лица явно неблагонадежные и когда он жил в Тульской губернии. Поэтому его высылка из Таврической губернии ничего не даст… Можно смело предположить, что переселившись в другую местность, он и там посеет такие же вредные семена как и в Таврической губернии… Единственный способ предотвратить вредную деятельность Блеклова – это было бы не допускать его до службы при земствах по статистическому отделу»992.

Кроме того, административная высылка по факту не лишала доступа к публичному пространству. Так, начальник Одесского жандармского управления В.М. Пирамидов писал о местном журналисте: «Удаление Шкловского из Одессы могло бы быть результатным, если бы он в то же время перестал быть сотрудником помянутой газеты, а так как статьи свои он может посылать в редакцию и помещать в газете, живя где-нибудь за пределами градоначальства, то такая мера являлась бы полиативом»993.

Запрет жительства в определенных местностях вообще был во многом формальной мерой, так как контроль за нелегальным проживанием был чрезвычайно слабым, особенно в столицах. Низкой эффективностью, по мнению чинов политического сыска, отличалась и постановка под гласный надзор. Так, начальник Енисейского ГЖУ писал в мае 1903 г.: «Состоящие под гласным надзором… продолжают, несмотря на постигшее наказание, сохранять прежний противоправительственный образ мыслей»994.

Принцип запрета как таковой вообще не казался служащим политической полиции адекватным общественно-политическим реалиям. Например, в 1897 г. начальник Санкт-Петербургского охранного отделения писал по поводу возможности запрета студенческих вечеринок, которые «играют роль бесконтрольных клубов молодежи» и являются «предлогом для широкого сбора денег, опять-таки бесконтрольного и потому идущего в большей его части на усиление фонда разных тайных революционных кружков»: «Запрет… вызовет… с одной стороны нежелательное обострение этого вопроса, с другой – изыскание ими (студентами. – Л.У.) средства устраивать тайные сборища, что повлечет за собой репрессивные меры».

Служащий жандармско-полицейских управлений железных дорог, в будущем – начальник Московского охранного отделения П.П. Заварзин так писал в своих воспоминаниях о позиции В.К. Плеве, когда тот занимал пост министра внутренних дел: «“административная переписка”, по существу должна быть строго обоснованной, так как один недовольный и обиженный создает десять враждебно относящихся к правительству. Всякая незаконность и бездействие власти – показатель слабости правительственных агентов и их дискредитирует»995.

В 1905 г. многие публичные мероприятия из проводившихся земцами запрещались властью, однако это не мешало их организации и проведению996. Условность формальных методов преследования прекрасно демонстрирует история с конституционно-демократической партией, которой трижды (!) было отказано в легализации в годы Первой русской революции, что никак не сказалось на ее деятельности как публичной политической организации.

Выше шла речь о том, что служащие политического сыска в целом полагали, что судебный способ преследования (через дознание – на суд) не перекрывал доступ в публичное поле, из-за чего и возникла целая система административных наказаний. Однако и этот вид наказаний, по большому счету, с точки зрения чинов политической полиции, не работал.

«Легальное противодействие»997 «либералов» власти не давало возможностей для их формального преследования. Так, начальник Ярославского ГЖУ писал о Д.И. Шаховском в 1891 г.: «Нет положительных сведений о его противоправительственной деятельности»998. Спустя 8 лет руководитель этого же ГЖУ отмечал: «В делах вверенного мне управления за последние годы нет никаких фактических указаний на явное антиправительственное направление князя Шаховского»999.

Подобная проблема существовала еще во времена III отделения. Так, агент III отделения Трохимович писал шефу жандармов П.А. Шувалову о разговорах со ссыльным И.А. Худяковым: «Желание мое узнать, скрылся ли кто при открытии заговорщиков 4 апреля, не увенчалось успехом. Впрочем, Худяков уверяет, что главные все открыты, остались неоткрытыми лица, не принимавшие большого участия ни в чем, так называемые либералы»1000.

Директор Департамента полиции А.А. Лопухин писал в связи с банкетной кампанией ноября-декабря 1904 г., критикуя «Положение об охране»: «Исключительные полномочия поражают обыкновенно таких лиц, которые, не представляя опасности для государственного порядка, причиняют беспокойство полиции и вместе с тем не вызывают ее опасений перед ответственностью. Так, собрания учащейся молодежи, бессильной потрясти основы государственного строя, подвергаются взысканиям, а происходящие у всех на глазах так называемые банкеты, устраиваемые для обсуждения способов ограничения самодержавной власти и, несомненно, вносящие смуту, не встречают запрета… Подпольные агитаторы находили себе опору в отдельных лицах и кружках, которые, не переходя открыто в революционный лагерь, оказывали ему поддержку словом и делом: проповедью отрицательных начал, которые и не указывали прямо на революционный путь как на выход, но логическим выводом из которой была революционная деятельность, материальной поддержкой не самой этой деятельности, а существованию лиц, ее ведших, и т.п. способами. Эти люди и кружки, в своей зловредной тенденции стоявшие на границе между легальным и недозволенным, не поддавались уголовному преследованию, ибо поступки их определенных признаков государственных преступлений не носили, но причиняли государству существенный вред, т.к. помимо прямой поддержки революционному движению создавали ту среду, из которой последнее черпало своих сторонников»1001.