Жандарм и в будущем начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов в своих воспоминаниях, созданных после революции, также отмечал, что жандармская, розыскная, осведомительная работа могла действовать только на подпольное революционное движение, но не на «общественно-политическую жизнь страны», которая «шла своим чередом». Правда, по его мнению, особую угрозу эта жизнь стала представлять только в годы Первой мировой войны, став главной причиной революций 1917 г.1002

В целом в отношении как «либералов» (в трактовке деятелей политического сыска) Г.К. Градовского, М.М. Ковалевского, С.А. Муромцева, братьев П.А. и А.А. Бакуниных, Ф.И. Родичева1003, так и некоторых более «радикальных» деятелей (М.И. Петрункевич, Д.И. Шаховской и др.) Департамент полиции так и не вышел за пределы пассивного наблюдения и личных переговоров1004, а в массовом порядке административные меры в отношении общественных деятелей, наложенные Особым совещанием, были применены, по сути, только после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г., и коснулись они группы, названной в Департаменте полиции «радикально-оппозиционной».

Завершая анализ карательно-репрессивной стратегии политического сыска, стоит остановиться на ее переплетении с теми формами взаимодействия, которые не были зафиксированы в нормативной базе, однако активно использовались деятелями общественного движения для давления на политический сыск – как прямого (обращение к руководству Департамента полиции), так и опосредованного (обращение к «знакомым» в других государственных структурах). Речь идет о ходатайствах, которые общественные деятели подавали так часто, что можно говорить о практике, стоявшей за пределами правового поля. Удовлетворение же этих ходатайств (или же их неудовлетворение) также было своего рода коммуникативной стратегией чинов политической полиции. В целом эту ситуацию можно охарактеризовать как своеобразный «обоюдный сговор» о допустимом поведении – и этот сговор стоял за пределами правовой регламентации.

С одной стороны, чины политического сыска создавали из такой игры целую систему «милости». Так, С.А. Муромцев в 1889 г. не стал сопротивляться давлению со стороны власти – и сложил с себя полномочия гласного, но спустя непродолжительное время подал ходатайство о восстановлении в прежнем положении, и ходатайство было удовлетворено1005. Влиятельный секретный агент М.И. Гурович, про которого шла речь выше, предлагая регулярное «переписывание» участников вечеринок полицией, объяснял: это «заставит их после 3–4 последовательных переписей держаться осторожнее и избегать частых встреч с полицией, тем более что все эти Милюковы и им подобные живут в столице не по праву, а из милости»1006. П.Н. Милюков, действительно, получил разрешение на проживание в столице после двух ходатайств (сентябрь и ноябрь 1898 г.)1007.

С другой стороны, подобный неправовой диалог давал возможность служащим Департамента полиции манипулировать информацией в зависимости от ситуации. Так, в записке ноября 1899 г. о разрешении П.Н. Милюкову жительства в Санкт-Петербурге (жительство было запрещено Милюкову в 1895 г.), подготовленной делопроизводителем П.Н. Лемтюжниковым и подписанной директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, говорилось: «Во время пребывания за границей Милюков ни в чем предосудительном замечен не был… Департамент полиции полагал бы возможным дозволить ему, Милюкову, постоянное жительство в Санкт-Петербурге и Санкт-Петербургской губернии». Однако в 1901 г., обосновывая необходимость закрытия Общества помощи в чтении больным и бедным, о пребывании Милюкова за границей тот же Зволянский писал нечто противоположное: «По прибытии в Болгарию Милюков немедленно вступил в сношения с эмигрантами-революционерами»1008.

При этом общественные деятели использовали в ходатайствах понятие «законности», которое при этом называлось главным критерием деятельности структур политического сыска1009, что можно счесть элементом игры уже со стороны общественности.

А.И. Иванчин-Писарев в своих воспоминаниях о П.Н. Дурново привел несколько историй о его «устойчивости» и непреклонности к различным ходатайствам высокопоставленных лиц, но единожды сдавшегося в этом вопросе под влиянием одной дамы, расположение которой Дурново боялся потерять1010.

Сама по себе практика покровительства ходатайствующим и просителям оценивалась в политической полиции как «либеральничанье». Так, А.П. Мартынов писал о помощнике начальника Саратовского ГЖУ подполковнике Джакели в 1907 г.: «Джакели был болтлив, завел знакомства неразборчиво, и вскоре получилось, что левые элементы в Саратове стали рассчитывать на содействие в их ходатайствах за арестованных именно полковника Джакели. Джакели оказался “либеральным”. Эта репутация быстро за ним утвердилась, а на делах, которые попадали к его производству, стало сказываться его “критическое” отношение к деятельности охранного отделения»1011.