Мы следовали по лабиринтам дома за нашим Вергилием, минуя на удивление элегантные залы и хорошо обставленные комнаты. Однако люди, населявшие эти помещения, были совершенно иного рода. Мы вошли в просторную комнату, где происходило что-то вроде бала. Для кутил были накрыты столы, за которыми они могли есть, пить и беседовать. Трое музыкантов играли на скрипках, а шесть или семь пар кружились на старом покоробленном паркете. С две дюжины мужчин стояли у стен и беседовали. Я заметил, что каждая пара танцоров состояла из одного обычно одетого мужчины и одного, одетого на манер слуги, который открыл нам дверь, в женское платье.

Мамаша Клэп провела нас в дальнюю гостиную, где в камине уютно пылал огонь. Она предложила сесть и налила нам портвейна из графина. Я обратил внимание, что сама она не пила.

— Я велела Мэри отыскать Тизера. Но он может быть занят.

Я содрогнулся от мысли, чем он может быть занят. Мне показалось, что Мамаша Клэп прочитала мои мысли, так как она неодобрительно взглянула на меня.

— Вы ведь не одобряете того, что здесь происходит, мистер Уивер?

— Я не вправе что-либо одобрять или не одобрять, — ответил я, — но согласитесь, что мужчины, которые проводят здесь время, занимаются противоестественными вещами.

— Противоестественными, говорите. Для человека противоестественно видеть в темноте, однако это мешает вам освещать путь с помощью свечи или фонаря, не так ли?

— Но ведь, — вступил в разговор Элиас, причем я знал, что его пыл скорее объясняется желанием блеснуть интеллектом, чем заинтересованностью темой, — Священное Писание запрещает содомию. Однако не запрещает освещение.

Мамаша Клэп окинула Элиаса оценивающим взглядом.

— Оно действительно запрещают содомию. Но оно также запрещают блуд с женщинами. Разве не так, мистер Вольнодумец? Вы ведь, мой милый друг, не станете отрицать, что Священное Писание не одобряет и этого?

— Не стану, — согласился он.

— И разве не велел наш Спаситель, — обратилась она ко мне, — возносить немощных и убогих, принимать и давать успокоение тем, кого сильные и обеспеченные чураются?

— Все вопросы о Спасителе — к мистеру Гордону, — сказал я.

Элиас склонил голову, не вставая с места.

— Перед вами, мадам, лучшие представители. Мы сформированы моралью современного общества. Вполне вероятно, что неприязнь, которую испытывает наше общество, является случайным следствием этого времени и места, и только.

— Проще простого быть продуктом своего времени и места, — заметила она, — но разве добродетельный человек не обязан попытаться сделать большее?

— Вы, безусловно, правы, — сказал я, сдаваясь, ибо, несмотря на глубокое предубеждение, понимал, что ее слова справедливы.

Поскольку ей нечего было добавить, чтобы прояснить свое отношение к этому вопросу, а мы ни о чем не спрашивали, какое-то время все сидели молча, слушая потрескивание дров в камине. Спустя несколько минут дверь отворилась и в комнату вошел господин довольно заурядной наружности, одетый просто, как одеваются купцы. На вид ему было тридцать семь, может, тридцать восемь лет. У него было спокойное моложавое лицо, покрытое веснушками и прыщами, что обычно встречается у людей куда более юных.

— Кажется, вы хотели меня видеть? — тихо спросил он.

— Это мистер Бенджамин Уивер и его друг Элиас Гордон, — сообщила Мамаша Клэп и всем своим видом дала понять, что намерена присутствовать при разговоре.

Мы с Элиасом встали и поклонились.

— А вы, как я понимаю, мистер Тизер.

— Меня здесь знают под этим именем, — сказал он.

Он сел, и мы последовали его примеру.

— Не могли бы вы назвать нам ваше подлинное имя? — сказал я.

Он покачал головой:

— Я бы хотел сохранить его в тайне. Вы должны меня понять — я женат, и если жене и детям станет известно о моем занятии, это чрезвычайно их огорчит.

Тут он, несомненно, был прав.

— Вы, кажется, знакомы с мистером Абсаломом Пеппером.

Тизер снова покачал головой:

— Никогда не слышал о таком.

Меня охватило отчаянье. И вдруг я подумал, что если Тизер — не имя, а прозвище, Пеппер тоже мог пользоваться другим именем.

— Это человек, который интересовался производством шелка, — сказал я. — Он ходил с тетрадью и делал записи на эту тему.

— А, конечно, — сказал Тизер, оживившись и даже разволновавшись. — Мисс Аул.[10]Вы что-нибудь знаете о ней? Где она?

— Аул, — сказала Мамаша Клэп. — Странно, мы о ней ничего не слышали уже несколько месяцев. Я даже начала беспокоиться.

— Что с ней? — спросил Тизер. — Она посылала вас разыскать меня? Я так тревожился. Она вдруг перестала приходить, и я опасался худшего. Я боялся, что ее семья раскрыла наш секрет, иначе бы она меня не бросила вот так. Хотя она ведь могла послать мне записку. Почему она не послала мне записку?

Мы с Элиасом переглянулись. Я на секунду опустил глаза, набираясь мужества, прежде чем встретиться взглядом с Тизером.

— Мужайтесь, у нас плохие известия для вас. Аула, как вы его называете, больше нет.

— Что? — воскликнула Мамаша Клэп. — Она мертва? Что случилось?

Тизер оцепенел. Он сидел неподвижно с широко раскрытыми влажными глазами. Потом обмяк в кресле, театрально прижав руку ко лбу в приступе отчаянья. Но я не сомневался, что его чувство было вполне искренним.

— Не могу поверить, что она умерла.

Путаница начала меня утомлять.

— Это довольно сложное дело, — сказал я. — Многого я и сам не понимаю, но некоторые полагают, что за этим несчастьем стоит Ост-Индская компания.

— Ост-Индская компания, — сказал Тизер, и в его словах слышался гнев и одновременно печаль. — Я предупреждал Аул, что их лучше не сердить, но она не слушала. Она никогда никого не слушала. Аул всегда поступала по-своему.

Притом что джентльмен, о котором шла речь, на момент смерти был женат не менее чем на трех женщинах и при этом общался с мужеложцами, мне нечего было возразить.

— Понимаю, для вас это тяжелый удар, — сказал я, — но тем не менее вынужден просить вас ответить на несколько вопросов.

— Почему? — спросил он, закрыв лицо руками. — Почему я должен вам помогать?

— Потому что нам поручили найти того, кто совершил это ужасное злодеяние, и призвать к ответу. Можете объяснить, почему Ост-Индская компания могла желать его смерти?

— Кто вас нанял? — спросил он. — Кто желает правосудия?

Я понял, что стою на распутье. Обратного хода не было. По правде сказать, мне надоела полуправда и обман. Надоело вести расследование наугад, я хотел ясности. Поэтому я сказал ему правду.