Мы радовалась тогда за тех счастливцев-солдат, которые работали и кормились у немецких крестьян, а не в солдатских лагерях, где в это время смертность от голодания дошла до ужасных размеров.

Не могу не вспомнить с горячей благодарностью получаемые нами тогда из России посылки с черными сухарями. Особенно много таких посылок присылал нашему лагерю из Тифлиса дамский комитет во главе с Еленой Николаевной Стрельбицкой. Мы знали, что, благодаря начавшейся тогда революции и общей транзитной разрухе в России, это было сопряжено с большими трудностями и хлопотами. Да воздаст Господь сторицею за это добро сердечным русским женщинам! Когда особенно тяжело было на душе и мрачные мысли не давали мне покоя, я, по совету нашего духовного отца в плену о. Назария, читал Евангелие, присланное В. М. Урванцевой, и находил в этом святом, неисчерпаемом источнике жизни успокоение. Все невзгоды, дрязги и тоска в плену, и даже такие страшные бури, как самая война, тускнели и казались ничтожными в сравнении с вечностью и спасением для этой вечности души человека.

Я много перечитал за это время религиозно-нравственных статей из книг о. Назария и нашей маленькой библиотеки. Особенно заинтересовала меня книга Н. Дурново «Так говорил Христос». В этой книге автор много говорит о совершенствовании и работе человека над самим собой, что дает ему внутреннее удовлетворение и примирение со всеми людьми: отсюда мир и согласие на земле.

В основу такого толкования учения Иисуса Христа автор ставит человеческую совесть и веру, потому что ум здесь ни при чем: апостолы, например, были простые по уму люди.

Автор указывает и постепенность (ступени) совершенствования человека, причем последней ступенью является совершенный отказ от личной жизни для того, чтобы служить людям. Странно, что в то же время автор допускает «осуществление человеком своих потребностей, желаний, даже страстей, если они не мешают его духовному совершенствованию». По-моему, это трудно совместимо со спасением души… Много на эту тему я беседовал с о. Назарием. Он тоже не во всем соглашался с автором и сказал, что лучше, чем само Евангелие, никто в мире не излагал и не изложит того, что говорил Христос.

Последнее время я много помогал священнику в церкви своим чтением при Богослужении. Я любил читать Апостола, кафизмы, канон и паремии (шестопсалмие всегда читал Ю. С. Арсеньев); я держался завета своего верующего отца (присланного мне им в письме сюда, в плен): «Чем ближе будешь к церкви, тем будешь счастливее».

Накануне больших праздников, в Великий пост и, особенно, в Страстную неделю, я заранее приготовлялся по богослужебным книгам к этому чтению в церкви.

Сколько духовной красоты и божественной поэзии заключается в этих древних канонах, ирмосах, богородичных песнях, «икосах» и стихирах, составленных святыми отцами церкви! Все великопостные чтения таят в себе вздохи, скорбь и тайные слезы кающегося грешника! А Богослужения, сопровождаемые этим чтением и такими дивными песнопениями, как «Покаяния отверзи ми двери», «Душе моя, восстани, что спиши?», «Да исправится молитва моя», в исполнении прекрасного хора пленных офицеров, – невольно настраивали душу и ум к размышлению о тщете всего земного и к покаянию…

Нужно быть извергами, слугами сатаны, чтобы назвать религию «опиумом для народа, развращающим сердце». Ф. И. Шаляпин хорошо сказал: «Много горького и светлого в жизни человека, но искреннее вознесение – это песнопение в церкви»!

Если это – опиум, то священный опиум, укрепляющий сердце человека.

Третий раз в плену в Гнаденфрее прошла Страстная седмица с ее дивными богослужениями, изображающими страдания, смерть и погребение Иисуса Христа, и подошел праздников праздник – Пасха.

Наступила Святая Ночь. Третий раз в нашей церкви-чердаке приблизился этот священный момент… Кончилась полунощница. Замерли трогательные до слез звуки «Не рыдай Мене, Мати, зряще во гробе»…

Св. Плащаница внесена в алтарь. Еще закрыты царские врата. В алтаре и в переполненном публикой храме полумрак и тишина… Но вот – мгновение, и вся церковь засияла морем огня от горящих свечей, вспыхнувшего паникадила-люстры и множества разноцветных лампадок у иконостаса, украшенного гирляндами живых цветов… Выстроился посередине храма крестный ход с иконами и хоругвями… Открылись царские врата, и священник со Святым Крестом и «трикирием» в руках, украшенными цветами, вместе с хором торжественно запел: «Воскресение твое, Христе Спасе», и крестный ход двинулся из храма по коридорам нашего места заключения. И с пением той же торжественной песни вернулся на чердак к церкви с другой стороны, остановился у закрытых (по церковному уставу) дверей церкви…

Проникновенный возглас священника – «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» И вот хор радостно запел: «Христос Воскресе из мертвых!»

Этот торжественный момент, так же как и в далеком детстве, так же как и во все прожитые годы, и сейчас, в плену, священным экстазом объял все мое существо. Куда-то исчезли все скорби, горести, заботы… Забыто все земное, и только небесная радость о Воскресшем Господе царит в душе.

А хор еще более радостным, еще более ускоренным темпом «Христос Воскресе из мертвых» отвечает на возгласы священника, и наконец Крестом (по церковному уставу) отворяются закрытые двери храма и те же ликующие звуки вместе с крестным ходом врываются в сияющую, нарядную церковь!

Во время Светлой Утрени мы перехристосовались. Так же как и в прежние годы, в церкви было много англичан, французов и бельгийцев, как и мы все, парадно принарядившихся. После обедни уфимцы собрались в одной комнате, где устроен был в складчину пасхальный стол с вином, чаем и скромной закуской. Только что переведенные в наш лагерь подполковник А. А. Серебренников (бывший командир 8‑й роты) и капитан Л. И. Кириллов (бывший командир 15‑й роты, мой постоянный сосед в боях позиционной войны), оживляли своими рассказами наше общество.

«Молитва офицеров Русской армии». Перерыв почтового сообщения с Россией. Интернирование больных офицеров. Вести об убийстве царской семьи большевиками.

Скоро после Пасхи 1918 года начали приходить и лично ко мне мрачные вести.

Жена моя в посылке, в запеченном хлебе, прислала сообщение, что наш племянник, офицер 4‑го саперного батальона, когда взбунтовавшиеся солдаты начали, издеваясь, убивать офицеров (трое из них – наши хорошие знакомые), не имея возможности спастись от оскорблений и смерти, сам застрелился… Остались горячо любившая его вдова и трое малолетних детей без всяких средств к существованию. Большевики не только не дали ей пенсии, но новым приказом лишили пенсии и всех отставных офицеров, получавших таковую, и их вдов, в том числе и родную сестру моей жены – совершенно больную женщину. Дальше жена писала, что скоро и семьям пленных офицеров прекратят выдачу содержания, что у нее на нервной почве началась базедова болезнь.

В конце письма она умоляет меня не ехать в Москву, где тоже началось преследование офицеров, а вернуться домой, в Вильно, куда и она с детьми уже собирается выехать.