– А-а-а, привет, я недалеко, выезжаю. Буду ехать медленно, поморгаю фарами и стану на аварийке, поймешь, что это я.

– Хорошо, я в посадке, – ответил я, и собеседник положил трубку.

Я вновь откинулся на рюкзак и почувствовал, что уже совсем замерз – я не чувствовал холода, пока шел через поле, но теперь промерзшая земля отбирала у меня последнее тепло.

Вчерашняя попойка, бессонные ночи и голодный день – аппетита совсем не было – оставили немного сил, но во мне играл какой-то лихой азарт. Лежа в ночном замерзшем лесочке, я думал: «Вот она, еще одна минута на свободе».

Я услышал шум мотора, освободился от рюкзака и, пригибаясь, начал продираться сквозь кустарник. Ко мне на небольшой скорости приближалась машина, фары моргнули дважды, и я скатился за вещами. Когда я поднялся обратно на дорогу, машина успела проехать метров триста – где-то вдалеке мерцали ее аварийки, зазвонил телефон.

– Вижу, бегу! – сказал я в трубку, и звонок прервался.

Я вновь спотыкался в темноте, но все равно старался добежать как можно скорее – воображение рисовало полицейские и военные машины, вырывающие меня из темноты светом своих фар.

Я подбежал к пассажирской двери небольшого минивэна, открыл ее и сразу запрыгнул в салон. Казалось, этой ночью уже ничто не сможет удивить меня, но я оторопел: за рулем сидел мужчина лет пятидесяти пяти в плюшевом халате осиной расцветки. Невероятная копна седых волос и такие же пышные седые усы придавали ему слегка нелепый, но в то же время устрашающий вид.

– Добро пожаловать в Банановую республику! – торжественно сказал он, улыбнулся двумя рядами золотых зубов и протянул мне ладонь с огромными перстнями на пальцах.

Размеренная сельская жизнь шла мне на пользу: каждое утро я пил парное молоко, помогал поправлять теплицы, кормить кур и узнавал тонкости зимнего выпаса коров. Я научился делать сыр и брынзу, а после рабочего дня, закусив жареным беконом с кислым вином, я проваливался в крепкий и беззаботный сон.

Будула – а именно так звали хозяина дома – не задавал никаких вопросов, до тех пор, пока однажды вечером при тусклом свете лампы я не рассказал ему причины, по которым мне пришлось бежать из города.

– Знаешь, у нас ведь было так же. Почему мы «Банановая республика»? – будто спрашивая себя, говорил Будула и высыпал с полпачки черного чая в наполненную кипятком литровую кружку.

– Потому, что мы так же, как и вы, не захотели плясать под дудку центра. «Язык, нация» – все это уже было здесь, только нам пришлось воевать. Воевать, – он поднял вверх указательный палец и накрыл кружку тарелкой, – почти тридцать лет назад было, и то же у вас будет.

Я спорил с ним, говоря, что война – это слишком, все обойдется несколькими арестами и вскоре уляжется – именно так я и думал, рассчитывая вернуться в течение максимум нескольких месяцев. Будула не спорил и передавал мне кружку, я делал большой глоток обжигающего и терпкого пойла, от которого подташнивало – без этого напитка он был не в состоянии подняться с постели утром. Сказывались годы, проведенные в заключении за контрабанду спиртным и ворованными автомобилями.

«Банановая республика», как ласково называл свое непризнанное государство Будула, возникла двадцать пять лет назад, когда к власти в их «заречной стране» пришли такие же национально озабоченные переворотчики, как и у нас; жители Востока, региона, граничащего с нашим городом, выступили против, и началась война, знакомая мне по смутным детским воспоминаниям. Повстанцы сумели отбить атаки столичных сил и создали собственное государство – центр его не признавал, поэтому вдоль границ некогда общей территории с Банановой республикой располагались лишь ее такие же непризнанные пограничные посты, столица же делала вид, что никакой границы здесь и нет. Это, кстати, помогло мне легализоваться: в одну из таких же темных ночей я вновь нарушил приграничный режим, на этот раз в компании Будулы – мы проехали в сторону столицы мимо пограничников, представившись гражданами республики, и нас выпустили без проверки документов. Съездив в село «на той стороне» к его родным за бочкой самогона, мы вернулись через другой пост, где я уже оформил официальный въезд в Банановую.

Бумага со сроками пребывания сняла мое напряжение по поводу нелегального пребывания здесь, и тревогу я испытывал, лишь читая новости об очередных арестах наших сторонников, которые либо не сумели бежать, либо решили этого не делать.

Со времени вооруженного конфликта непризнанная республика была печально известна невероятными запасами самого разнообразного оружия – от стрелкового до гранатометов, именно отсюда оно попадало в руки бандитов нашего и других городов, и на одном из наших «революционных собраний» некоторые военные предлагали доставить его как раз отсюда. Так или иначе, но судьба этой необычной территории все более напоминала мне мой родной Юг.

Вечерами я читал новости, с каждым днем все более тревожные. Несмотря на это, я надеялся на скорое возвращение – в дальнейшее осложнение ситуации я не верил. Я старался просто отдохнуть и отоспаться за все бессонные ночи, которых за последние месяцы было так много, а физический труд помогал уснуть быстро, не терзаясь лишними мыслями. Деньги я тратил только на некоторые продукты для общего с Будулой стола и нечастые попойки в местном баре, где все уже знали меня как его племянника – в том числе местные полицейские, уже здоровавшиеся со мной при встрече. Я оброс бородой, хорошо выспался и пока не пытался представлять, как следует действовать дальше. Я просто ждал.

Зима тем временем подошла к концу, снег таял и становилось теплее – погода словно звала на улицу, и потому митинги, на которых успел выступить и я, стали многочисленнее, несмотря на постоянные аресты лидеров. Горожане продолжали собираться на площади, несмотря на давление полиции и безумных уличных банд.

Практически все знакомые мне активисты из этой компании уже сидели в тюрьмах либо отбыли в неизвестном направлении. Как говорил племянник, если что-то и делать, то надо это делать поскорее, пока людей не охватило безразличие и ощущение полной безысходности.

В то же время некоторая апатия успела охватить и меня: простая изоляция от общества и родного города действовала на меня угнетающе. Постоянный труд, конечно, отвлекал, но со временем это становилось все сложнее – глядя на весеннее солнце, я начинал думать, что жизнь проходит мимо меня.

В один из таких размеренных дней мне неожиданно позвонил племянник – обычно мы созванивались вечерами, но телефон я всегда держал рядом. Он регулярно рассказывал мне