мне две человеческие жизни, — Чарльз говорил так, словно рассуждал вслух, выдумывая на ходу. Хотя ещё ночью он уверенно говорил о выборе, как о решённом вопросе. — Сколько обычно живут люди? Предположим оптимистичный вариант. Лет семьдесят-восемьдесят… Пусть будет семьдесят пять на каждого. Сто пятьдесят в сумме.

Озвучив эти странные подсчёты, Чарльз замолчал. Он держал паузу ощутимо долго, так, что Уильям не выдержал.

— И что эти сто пятьдесят лет?

На мгновение на лице Чарльза мелькнуло несвойственное ему отчаяние. Но он быстро смог с ним совладать, напустив на себя строгий и непреклонный вид.

— Ты проведёшь их в склепе, в гробу, закованный в серебро, без единой капли крови, — чистокровный прожигал Уильяма внимательным взглядом, явно не собираясь упустить хотя бы отблеск реакции на сказанное. — Чтобы избавить тебя от первичной боли, я усыплю тебя. Но не исключаю, что ты очнёшься, скажем, лет через двадцать, и будешь жестоко мучиться. — Ни тени эмоций не отобразилось на лице Уильяма, а у Дэйзи от услышанного внезапно закружилась голова и подкосились ноги. — Впрочем, скорее всего, учитывая смертельный голод, ты вскоре иссохнешь. Я верну тебя, опоив кровью, когда истечёт срок.

Но гораздо важнее упоминания о предстоящих муках была другая подоплёка наказания, и оба вампира это понимали. Изощрённая пытка над Уильямом: вернуть его в вечность без Дэйзи. Лишить его возможности хотя бы наблюдать за её жизнью, не говоря уж о том, чтобы участвовать в ней. Гораздо более эффектное возмездие, чем банальная смерть.

— А люди? Ты их не тронешь? — отбросив мрачные мысли, уточнил Уильям, кивком указав на дом. Хотя не было нужды в этом жесте: Чарльз и без того знал, о ком речь.

— В случае если ты выберешь вариант со склепом, я гарантирую их безопасность и неприкосновенность не только от себя, но и от всех вампиров, — твёрдо заверил чистокровный, даже удивляя таким решением. Это лишний раз доказывало, что Чарльз хорошо понимал, как много Дэйзи значила для Уильяма. — Можно сказать, я возьму их под свою защиту. Они проживут столько, сколько им предначертано.

Это были не просто слова. Оба вампира знали, что Чарльз так и сделает. Даже если бы не их связь, благодаря которой Уильям чувствовал искренность намерений создателя, не стоило сомневаться в его честности. Чарльз мог быть жестоким, но всегда оставался справедливым. По крайней мере, к своим подопечным.

— Тогда я выбираю склеп.

— Может, ты подумаешь лучше? — с нажимом спросил чистокровный. — Не спеши с решением, я могу дать тебе время.

Он явно давал понять, что был готов простить Уильяма и принять его снова без лишних условий. Стоило только реабилитироваться в нарушении воли Чарльза, воплотить её. Чистокровный до последнего оставлял на это шанс. Это было более чем благодушно с его стороны.

— Ты уже намекал мне на выбор, — непреклонно возразил Уильям. — Я был готов и к худшему. Сто пятьдесят лет — смешной срок для нас, — нарочно безмятежно добавил он, не оставляя Чарльзу возможности склонить его в обратную сторону, сыграв на жестокости своего предложения.

Терять было нечего. Хуже наказания чистокровный бы не придумал. Так что оставалось только заставить его принять этот выбор, чтобы жизнь Дэйзи больше не подвергалась риску.

— Который ты проведёшь в адских мучениях, — мрачно напомнил Чарльз, видимо, сознавая своё поражение.

— Если очнусь. Постараюсь этого не допускать.

Чистокровный кивнул, смирившись, что бесполезно спорить. Но и отменить наказание он не мог. Хотя, конечно, понимал всё. И в глубине души даже гордился Уильямом, способным на такую любовь.

— Когда ты вернёшься, многое изменится. — Чарльз не пытался этим переубедить Уильяма. Скорее, просто хотел поговорить с ним о болезненной проблеме, своеобразно выражая сочувствие.

— Я знаю, — ответил Уильям тоном, закрывающим тему.

Вампиры некоторое время смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Не было нужды: оба понимали, что каждый из них сейчас чувствовал.

— Мне порой жутко наблюдать за людьми, — после небольшой паузы вдруг начал Чарльз. Такие отвлечённые откровения были не в его духе, но сейчас не воспринимались необычно. Сама атмосфера и образовавшаяся ситуация располагала. — Они бывают по-настоящему беспощадны. Бесконечные сражения, кровавые зрелища, бессмысленная жестокость… Но хуже всего стадный инстинкт. Я презирал его всю жизнь. Он может возвеличить ничтожество, наделить правами недостойного. А самое ужасное, что он пробуждает в людях их самую отвратительную сущность. Они бросаются, как стадо, на выбранную жертву, рады унизить кого-то, обвинить, чтобы оправдать себя. Именно поэтому я всегда выбирал тех, кто лишён этого скотского рефлекса. Тех, кто жил наперекор обществу, делая то, что сам считал нужным. Тех, кто жил только по своим правилам и собственными суждениями. Какой бы эта жизнь ни была.

— Я догадался.

— Не сомневаюсь, — с лёгкой улыбкой признал Чарльз, хоть и никогда не пояснял критерии своего выбора Уильяму.

Между ним и созданным кланом всегда было минимум эмоций — он держал подопечных в строгости, пусть и не ограничивая их, позволяя многое. Но не стремился раскрывать их души, как и свою им, оставался в отчуждении. Отчасти поэтому они тоже не жили чувствами. Да, пусть на самом деле Чарльз любил каждого из них, и они это чувствовали, отвечая взаимностью; но всё это воспринималось как данность, без лишних слов.

Но сейчас чистокровному захотелось сделать исключение, поддаться неожиданной сентиментальности. И он продолжил:

— Но знал ли ты, что я думал обойтись одним Энтони? — Чарльзу захотелось вызвать хоть какие-то эмоции в Уильяме. Заставить его показать часть из них создателю, открыться ему добровольно, без всякой связи. — Я не собирался создавать клан. Пока не узнал тебя. Именно ты вселил в меня эту идею, сам того не подозревая. Даже в войнах ты умудрялся оставаться собой. Я всегда тобой восхищался.

Эти слова от него — большая честь для любого из их клана, и оба это понимали.

— Только не говори об этом Энтони, — не зная, как и реагировать на такие признания, усмехнулся Уильям. — Он не переживёт.

— Энтони способен пережить намного больше, чем ты себе представляешь, — с грустной улыбкой возразил Чарльз.

Затем он тут же принял невозмутимую серьёзность, всем видом давая понять, что с эмоциями покончено. Раз уж даже после тех тёплых слов Уильям не открылся в ответ, не стоило терять время. Чарльз не жалел о своём порыве, но продолжать биться о закрытую дверь не собирался. Одной попытки достаточно.

— Раз уж тебе так дорога эта девушка, я дам вам сутки на прощание. Заодно оставлю тебе шанс подумать ещё. Вечером следующего дня я вернусь, и, если ты не передумаешь, исполню приговор, — бесцветно сказав всё это,