А потому, когда юный Майкл выразил желание стать монахом, отец был раздосадован, но не потрясен. Через несколько месяцев, видя, что отпрыск упорствует в своем намерении, он раздобыл ему место в аристократической бенедиктинской общине при знаменитом Вестминстерском аббатстве, сделав щедрое пожертвование и с надеждой заметив: «Королевский дворец под боком. Бывало, что и монахи делали блестящую карьеру». И там, в древнем и величественном аббатстве, в обществе чернецов, Майкл провел десять счастливых лет.

Он полюбил Вестминстер – серое аббатство, грандиозный зал, атмосферу монашеского уединения, королевскую часовню и дворы королевской администрации по соседству. Ему было по нраву гулять в окрестных полях и созерцать течение Темзы. Он испытывал чрезвычайное довольство от пребывания в месте столь тихом и мирном, однако и в центре событий.

И он преисполнился счастья, когда дал обеты.

– Они, все три, – внушал готовивший его старый монах, – станут тебе добрыми спутниками на всю оставшуюся жизнь на твоем пути к Богу. Первый – бедность, – продолжил он. – Почему мы даем обет бедности?

– Ибо Господь сказал: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». И еще: «Продай имение твое и следуй за Мною».

– Верно. Нельзя одновременно поклоняться мирским божкам и Богу. Мы выбираем Бога. Далее: что скажешь о целомудрии?

– Кто следует плоти, тот пренебрегает душой.

– А послушание?

– Оставить свою гордыню и желания.

– И быть ведомым теми, кто мудрее тебя. Ибо в странствии твоем тебе надобен поводырь. – Старик напомнил, что эти три обета дает в христианском мире каждый монах. – Ты должен быть верен им, как добрым друзьям, и они охранят тебя.

Брат Майкл дал обеты и соблюдал их. Они стали ему дороже всего на свете. И если ему случалось приметить, что не все вестминстерские монахи блюли целомудрие или послушание, а то и бедность, он понимал, что дело лишь в человеческой слабости, и усерднее молился за них и себя.

Майкл был счастлив и через год после пострига, когда папа, ознакомившийся с подготовленным монахами аббатства Житием, а также множеством документов в поддержку, снизошел до их прошения и канонизировал их былого покровителя – Эдуарда Исповедника. Майкл ликовал, когда его посадили с писцами копировать рукописи, ибо он полюбил книги, а в аббатстве имелась отменная библиотека. И, как всякий верный монах, он радовался росту престижа своей обители. Братия заверяла: «Мы старше самого собора Святого Павла. Сам Петр явился в Британию и основал сей монастырь». Майкл испытывал религиозный восторг при мысли, что стоял на земле, освященной еще при апостолах.

Однако время шло, и у него возникли поводы к беспокойству.

Не слишком ли разбогатело аббатство, все прираставшее землями? Самую малость? Не чересчур ли хорошо жили монахи? Что сталось с обетом бедности? Когда писцы с гордостью показывали пространные хартии, даровавшие аббатству владения, не было ли в том одержимости, отчасти чрезмерной?

Годами он гнал от себя подобные сомнения. В Вестминстере жилось прекрасно. Зачем возражать? Два месяца назад, однако, кое-что случилось.

Он уже не один год с удовольствием трудился в скриптории, переписывая рукописи, и даже выработал красивый почерк. Но ведение монастырской отчетности было закреплено за писцами более зрелыми. И вот однажды утром он удостоился чести: один из таких писцов поманил Майкла и попросил о помощи. Тот сразу понял, что видит хартию древнего саксонского короля. Только уж слишком хорошо она сохранилась.

– И что с ней делать?

Ответ поверг его в великое изумление.

– Состарить, – обыденно отозвался монах. – Сам знаешь – пыль, масло, рассол. – Он улыбнулся. – Мигом постареет!

Только тогда брат Майкл начал кое-что понимать.

В последующий месяц он просмотрел большинство хартий, хранившихся в Вестминстерском аббатстве. В поисках сведений Майкл задавал наивные вопросы и часами просиживал за изучением протоколов. Закончив, отправился к аббату и заявил с убийственной серьезностью:

– Я обнаружил, что добрая половина хартий в аббатстве – подделки.

Ему никогда не забыть того, что последовало.

Аббат расхохотался.

На самом деле положение в Вестминстерском аббатстве было значительно хуже, чем представлялось брату Майклу. Великий труд – Житие Эдуарда Исповедника – являлся в основном вымыслом. Что же касалось притязаний аббатства на возраст больший, чем у собора Святого Павла, то они вовсе не имели никаких оснований. И Богу, без сомнения, было угодно наличие подтверждающих документов.

Вот их и подделали. И поток оных не иссякал. В эпоху, когда такие фальшивки, особенно в бенедиктинском ордене, были обычным делом по всей Европе, английское Вестминстерское аббатство явилось бесспорным мастером этого ремесла. Дарственные на землю, королевские указы о налоговых послаблениях, даже папские буллы – все это было подделано так ловко, что не разобраться. Все они обозначали права аббатства и его почти невероятную древность.

Через несколько дней после того, как аббат велел ему выкинуть все из головы, тот же монах вновь обратился за помощью. На сей раз Майкл отказался.

И в считаные недели ситуация стала невыносимой. Ему напомнили про обет послушания и верность ордену. Он молился о наставлении. Но избежать дилеммы не мог.

Майкл говорил себе, что все эти хартии предназначались для умножения привилегий и достатка аббатства. «Но как же сочетать это с моим обетом бедности? Что до послушания, то коль скоро я не могу осуществлять его с чистой совестью, то что это за послушание?» Он впал в немилость, и все это знали. Что ж, оставалось одно. И вот он снова оказался перед аббатом, спокойно сказав:

– Я ухожу.

– Ты возгордился! – загремел аббат. – Кто ты такой, чтоб усомниться в нас? – Затем, как поступил бы едва ли не всякий благонамеренный монах, аббат со сладкой рассудительностью изрек: – Неужто не понимаешь? Все это делается во славу Божью. Написание истории и пересказ житий святых не ставят целью уведомить людей в действительно произошедшем. Задача наша в том, чтобы как можно понятнее и красочнее раскрыть Божественный замысел. Таким же образом, коль есть Божья воля на то, чтобы явить права и древность сего аббатства, мы обязаны заручиться доказательствами, которые убедят грешников в этой истине.

Но Майкл по-прежнему не мог согласиться. Ему мешали прагматизм и здравый смысл саксонских предков. Хартия либо древняя, либо нет. Либо он говорит правду, либо лжет.

– Простите, но я хочу уйти, – повторил он.

– Куда же ты пойдешь?

Брат Майкл понурил голову. Об этом он уже позаботился. Но когда ответил аббату, сей монах, умудренный житейской мудростью, изумленно уставился на него и заявил:

– Ты помешался.

Толпа смолкла. Время было раннее. В соседнем монастыре только что отзвонил колокол, возвестивший службу третьего часа.[24]По знаку бейлифа юный Генри Ле Блон нехотя сбросил плащ и шагнул вперед. Его трясло, несмотря на теплое летнее утро.