– Монарх хочет иметь Церковь под своей пятой, – изрек отец юного Силверсливза. – С Бекетом он этого добьется!

Вполне разумно, хотя и гадко.

А дальше случилось престранное дело. Пентекост отлично помнил, как в день, когда он вернулся домой из учения, отцовский двор был заполнен гудевшей толпой.

– Бекет выступил против короля!

Конечно, размолвка между монархом и архиепископом не была редкостью. Последнюю сотню лет в Европе бушевала великая борьба за власть между Церковью и государством. Должны ли подчиняться королям видные феодалы-епископы? Может ли папа сместить короля? Звучали злые речи, иных даже отлучали от Церкви. В Англии всего поколением раньше праведный архиепископ Ансельм вынужденно покинул королевство на несколько лет, гонимый грубым обхождением Руфуса с Церковью. Генрих II же был, разумеется, из тех монархов, кто мог спровоцировать подобную ссору. Но Бекет? Доверенное лицо самого короля?

– Он отказался от всяких почестей, – докладывали. – Живет монахом проще некуда.

Неужто честолюбивый и гордый лондонец и впрямь исполнился набожности? С чего он вдруг устроил Генриху страшный скандал по поводу прав Церкви и покинул страну?

– Я могу объяснить, – заявил отец Пентекоста. – Это похоже на Бекетов. Он подыскал себе новую роль. Рисуется, как обычно.

Какой бы ни была причина, распря затянулась на несколько лет. Недавние друзья стали заклятыми врагами. Именно поэтому сына короля Генриха короновал архиепископ не Кентерберийский, как было по праву, а Йоркский. Как все, что делал Генрих, сей замысел был тщательно – и ныне коварно – продуман. То оказалось последнее оскорбление.

– Бедняга Бекет, – с удовлетворением заметил накануне Силверсливз. – Вот это удар! Любопытно, как он поступит теперь.

Пентекост Силверсливз, наверное, продолжил бы обдумывать этот интересный вопрос, когда бы у входа вдруг не случилась свалка.

Коренастый мастер-ремесленник с коротко остриженной каштановой бородой и белой прядкой в шевелюре вторгся в толпу придворных у двери и буквально влетел в помещение. Он был одет в ярко-зеленую котту и зеленые шоссы. Лицо, такое же красное, как мягкие кожаные башмаки, настолько пылало яростью, что он смахивал на бойцового петуха. За ним маячили два детины – бейлифы.

Семерка ошарашенных писцов, не выпуская перьев, обернулась взглянуть, что происходит. Придворные мялись, не зная, как быть. Мрачное общество, собравшееся за казначейским столом, дивилось этому непотребному вторжению и молча глазело. Но ремесленнику не было до них дела. Он знай вопил:

– Вот он! Тот самый! Держите его!

Рассвирепевший малый указывал на Пентекоста.

Воцарилось потрясенное безмолвие.

– В чем он обвиняется? – раздался грозный глас юстициара, личного представителя самого короля.

И прозвучал ужасный ответ, отозвавшийся в каждом углу достославного помещения:

– В убийстве!

Крупный широколицый мужчина удовлетворенно огляделся. Остальные, собравшиеся в его скромной обители, почтительно склонились, и старший советник Сампсон Булл отозвался улыбкой. Лучший день в его жизни!

Все было красно в олдермене Сампсоне Булле. Красный длинный плащ, красный нос, котта тоже красная, с золочеными манжетами и расписным кожаным поясом. Лицо с двухдневной щетиной на мощной челюсти горело румянцем. Разве что глаза голубые. Кряжистый корпус с чуть выдвинутой вперед и пригнутой головой соответствовали родовой фамилии.

Имя это сложилось постепенно. После завоевания семья вознамерилась жить на нормандский лад, обогатив отцовское имя приставкой «Фиц». Но в этой системе имелся один недостаток. Сын Леофрика становился Эдвардом Фиц-Леофриком, внук – Ричардом Фиц-Эдвардом, а сын Ричарда, в свою очередь, Саймоном Фиц-Ричардом. При сосуществовании трех или четырех поколений возникала великая путаница. Однако поскольку семья неизменно проживала под знаком Быка, ее часто именовали проще – семейством Булл.

Сампсон Булл был важной птицей. После кончины отца двумя годами раньше он стал главой семьи. Богатый купец, оптовый торговец тканями, он в тридцать лет уже был избран олдерменом в своем уорде – городском округе.

Правительство Лондона, теперь обретавшее устойчивую структуру, состояло из трех уровней. Низшим считался приход, зачастую очень маленький, но в нем могло быть несколько важных граждан. Бо́льшую значимость представляли уорды, числом около двадцати. Каждый уорд располагал собственным советом – уордмоутом, куда входили его виднейшие жители, из которых формировался также городской совет. Но на вершине пребывали олдермены, по одному на уорд. Иногда они владели целым уордом и нередко сохраняли должность пожизненно. Они комплектовали милицию и, подобно множеству феодальных баронов, образовывали всемогущий внутренний городской совет. Сампсон Булл входил в эту группу.

Лондон, которым они правили, сильно разросся. Вдоль дорог, покидавших столицу, выросли многочисленные дома, тогда как на западной стороне за воротами Ньюгейт, где ручей Флит превращался в Холборн, новую границу города обозначили камни, известные как городская застава. Но если на нынешних лондонских улицах и его торговых путях заправляли делами благородные купцы вроде Сампсона Булла, то мрачные стражи времен Нормандского завоевания никуда не исчезли. На западе несли караул укрепления близ ворот Ладгейт, на востоке высился могучий Тауэр. Лондонские замки принадлежали королю и его вельможам, которые требовали лишь одного: повиновения.

Но олдермен Булл, покончивший с делами уордмоута и отпустивший его членов мановением руки, не думал о короле. На уме у него было дело получше. Через несколько минут, взбираясь по пологому склону Корнхилла, он позволил себе погрузиться в приятные размышления.

Боктон. Булл собирался заполучить его назад.

Минуло столетие с тех пор, как сакс Леофрик лишился родового кентского поместья в пользу некоего Сен-Мало, соратника Завоевателя, и Буллы считали, что потеряли его навеки. Но двадцать лет назад молодой Жан де Сен-Мало заложил поместье и отправился во Второй крестовый поход. Тот обернулся катастрофой; рыцарь воротился разоренным и после нескольких лет борьбы сдался. Боктон только что перешел к его кредитору. Вчера этот господин встретился с олдерменом, чтобы ознакомить его с положением.

Кредитор оказался милым человеком, невысоким и утонченным. Он носил черный шелковый плащ и ермолку. Звали его Абрахам.

– Едва до меня дошло, что это было ваше имущество, я сразу пришел, – объяснил Абрахам. – Как вам известно, мне его всяко не удержать.

И Булл отозвался с улыбкой:

– Хвала Создателю за это.

В Лондоне развелось много ростовщиков. Все требовало денег: расширявшаяся торговля, изобилие разнообразных операций в возраставшей европейской империи Плантагенетов, расходы на заморские Крестовые походы. Норманнские, итальянские и французские ростовщики предоставляли огромные суммы; так поступало большинство христиан – крестоносцев ордена тамплиеров; и тем же занималась лондонская еврейская община. Их методы не сильно разнились – за одним исключением. Многие ростовщики обладали поместьями, а тамплиеры даже стали знатоками землеустройства, а евреям по-прежнему запрещали обзаводиться землями. Поэтому когда еврейский делец выкупал поместье, он всегда продавал его.