– Ну, вот так получилось, – сказал доктор виновато. – Но зато, смотри, какая лупа тебе сейчас досталась: весьма большая и даже складывается.

Бонтондо отнял одну ладонь от лица и посмотрел круглым чёрным глазом на лупу, которую капитан всё ещё протягивал ему. Видимо, осмотром он остался доволен, потому что тут же отнял вторую ладонь от лица. Вскочив, он выдернул из рук капитана лупу и убежал с нею куда-то. Какое-то время его не было слышно, потом он появился рядом с джентльменами вновь. На его шее болтался кожаный мешочек с лупой, который он радостно демонстрировал всем матросам.

Путешественники стали садиться в седла. Доктор Легг подошёл к своему верблюду и со вздохом сказал:

– Ну и страшен же ты, братец, и воняет от тебя, как от матроса в последние дни рейса.

Капитан рассмеялся и приказал трогаться в путь.

Караван покинул оазис и пошёл по пустыне – через песок, камни, барханы и опять песок, и опять камни. К полудню поднялась буря, и булыжники величиной с куриное яйцо катились под ногами верблюдов, как рассыпанный мелкий горох. Что за ветер дул в этот раз, – сирокко, шерги, хамсин, харматтан или самум, – англичане уже не спрашивали, но проводники старались как можно скорее увести людей и верблюдов из местности с камнями.

Только в песках во время бури было ничуть не лучше.

****

Когда англичане вернулись в Атар, они опять остановились у Иусуфа ибн Хамдиса, а следом в дом араба прибыла и «прекрасная госпожа» Молли в паланкине. Всех разместили в прежних покоях.

Скоро Платон, цепенея от тягостного предчувствия, пошёл во дворец. Эмир Тадж-аль-Мулук встретил принца Мугаффаля в малых покоях, по-домашнему, и принца в самое сердце резанула та перемена, которая произошла с его приёмным отцом за это время.

Эмир ещё больше осунулся, постарел и поседел, глаза его ввалились, он сгорбился, словно невыносимая тяжесть навалилась на него, не позволяя поднять голову. Увидев Платона, эмир встал и протянул к нему руки. Они обнялись и долго стояли так, не разжимая объятий. Наконец, эмир заговорил, и голос его по-прежнему был властен.

– Я рад, что ты вернулся живой и здоровый, мой сын, – сказал он, замолчал и повернулся, неловко, по-стариковски, возвращаясь в своё кресло.

Потом жестом попросил Платона сесть рядом в другое кресло.

– Как ваше путешествие в Гуэль-эр-Ришат? Вы нашли то, что искали? – спросил эмир, глаза его лучились любовью.

Платон стал рассказывать, сначала медленно, подбирая слова, потом речь его потекла, не прерываясь. Когда он заговорил о стране Зо, эмир оживился.

– Ты же знаешь, что твоя мать была из страны Зо? – спросил он. – Она была царицей и дочерью царицы, и бежала, когда у неё родился мальчик… Родился ты. Она была гордая и сильная и не хотела пить чашу. И прошла через пустыню сразу после родов с тобой на руках… Мы нашли её возле Атара уже без сил и принесли во дворец. И я сделал её своей женой. Самой любимой женой… Ты очень похож на неё, такой же красивый.

Платон молчал. Потом вздохнул, достал из-за пояса свёрток и протянул эмиру. Тот глянул на Платона затравленными глазами, развернул платок и достал голубые чётки: на окровавленных бусинах кое-где всё ещё виднелся налипший песок. Какое-то время эмир сидел молча, потом проговорил:

– Что-то такое я ожидал, когда Васим вернулся с охоты с простреленной рукой… Сказал, что поранил себя, заряжая пистолет.

Он опять завернул чётки, положил их к себе на колени и молча, с закрытыми глазами откинулся на спинку кресла.

– Я скоро уеду, отец, – сказал Платон. – Скажи ему это.

Эмир открыл глаза, – они сияли от непролитых слёз, – и произнёс:

– Я хотел оставить тебе трон.

– Я не хочу этого.

– Я знаю… Но я уже стар… И хотел передать тебе государство.

– Я не хочу этого. Эта ноша тяжела для меня.

Они замолчали. Эмир не спускал глаз с Платона, но тот смотрел в пол.

– Ты был бы хорошим правителем для моего народа, – сказал эмир, наконец, и добавил горько: – Про своего сына Васима я такого не скажу.

– Прости, отец, – выговорил Платон.

– Тебе так нравится в твоём новом мире? – эмир усмехнулся.

– Он просто другой, отец, – Платон поднял глаза, ответил и опять понурился.

Эмир молчал. Казалось, он ищет слова, подбирает самые нужные, веские, чтобы сказать их Платону, чтобы переубедить его. Видимо, не отыскав таких слов, эмир опять спросил:

– Но ты понимаешь, что пока я жив, ты можешь всегда вернуться?

– Да, знаю… Спасибо, отец, – ответил Платон и, вытянув за бечёвку свой амулет, спросил: – Скажи, что ты знаешь об этом амулете?

– Ничего, сын. Мне известно только, что это амулет твоей матери, – ответил тот. – Пойдём, выпьем чаю… И посидим в саду. В саду сейчас хорошо.

В дом Ибн Хамдиса принц вернулся под утро, когда в доме все давно спали. Его проводила дворцовая стража.

****

Караван вышел из Атара на заре, а спустя несколько часов стало уже жарко.

Скалы уступами спускались к западу, они быстро нагрелись, отражая своими боками неумолимый жар солнца, но мистер Трелони через щель в завесе своего паланкина не переставал изучать окрестности в зрительную трубу. Капитан, доктор Легг и Платон также беспрестанно подносили к глазам свои трубы, но они опять не нашли ничего похожего на две горы со старинного гобелена.

Через несколько дней горы кончились, и пейзаж неузнаваемо поменялся – появились дюны, и даже воздух стал пахнуть по-особому. Он сделался острым, душным, словно песок пустыни поджаривали на огромной дьявольской сковородке, и в этом воздухе обжигающий ветер нёс мельчайшую пыль.

«Эта пустыня похожа на море», – думал сквайр, глядя на дюны. Здесь есть «море в штиль», есть «мелкая зыбь», а есть «штормовые валы», и всё это песчаное «море» движется незаметно глазу. И как бы не были искусны проводники, и как бы не были выносливы верблюды, ни одному каравану не под силу пересечь Сахару сразу из одного её конца в другой. Все торговые маршруты разбиваются на этапы, где погонщики перегружают товары на свежих верблюдов. И всё равно тут и там на караванном пути попадаются останки павших верблюдов.

«Эта пустыня – как замкнутый мир», – думал сквайр. Здесь нередко дороги, проложенные кочевниками, выводят к тому же месту, откуда и начали своё движение. Кружат по сахарскому безбрежью караванные тропы, кружат, и скольких путешественников увлёк и погубил этот круговорот – не сосчитать. Тут и там на караванном пути попадаются могилы безвестных скитальцев.

Но вот жёлтые волны пустыни остались позади, и караван пошёл по каменистой, словно выложенной серо-коричневой плиткой местности, но всё равно на каждом шагу им встречались проплешины слежавшегося песка.

А потом, под конец пути, вдруг вздыбился ветер. Он гнал, нарастая с каждой минутой, по каменной плитке песчаную позёмку, и от этого поднятого песка наступил мрак. Небо из голубого превратилось в пепельно-серое, и вместо солнца на этом мутном небосклоне тускло светилось размытое маленькое пятно. Караван встал и спешился, верблюдов положили на землю, и люди кучками легли лицом вниз, накрывшись палатками. Сразу стало невыносимо душно. Внезапно послышался нарастающий гул, и он креп, становясь яростней и пронзительнее, а потом вдруг загудел глухим басом.