Мифотворчество началось в феврале 1973 года, после того как в результате масштабной операции “Возвращение домой” американские военнопленные прибыли в США. Никогда еще наших военнопленных не встречали с такой помпой. Боевым подразделениям такого почета не досталось, что меня здорово разозлило. Я понимала, что Никсон воспользовался случаем и попытался изобразить видимость победы, насколько это было возможно.

Четыре года администрация президента следила за тем, чтобы сообщения о пытках американских пленных в Северном Вьетнаме появлялись на первых полосах газет. На то были свои причины, о чем тогда не догадывался ни один человек. Начиная с 1969 года, когда заговорили о пытках, Никсон разрабатывал тайный план по эскалации военных действий, включая массированные бомбардировки оборонявшегося Северного Вьетнама, минирование бухты Хайфон и возможное применение ядерного оружия.[62]

Когда пленные вернулись в Америку, Пентагон и Белый дом отобрали нескольких старших офицеров, чтобы они совершили медиатур по стране и поведали людям о пытках. Их выступления взяли за официальную версию – этакую обобщенную “историю военнопленного”, согласно которой в плену все систематически подвергались пыткам вплоть до самого последнего дня, и такова была политика правительства Северного Вьетнама.

В частности, СМИ широко растиражировали повесть о пытках капитан-лейтенанта Дэвида Хоффмана, одного из пленных, с которыми я встречалась в Ханое, – это он размахивал рукой и просил передать весточку его жене. В передаче национального телеканала он утверждал, будто бы его разговор со мной, а также с бывшим генеральным прокурором Рэмзи Кларком примерно неделю спустя, спровоцировал применение к нему пыток – то есть его пытками заставили пойти на это мероприятие и изобразить противника войны. Я в это не верю.

В 1973 году Хоффман шесть раз встречался во Вьетнаме с приезжими антивоенными активистами – чуть ли не больше, чем любой другой пленный. Судя по киноматериалам, отснятым во время некоторых из этих встреч с американскими делегациями – я их видела, – Хоффман был вполне здоров и красноречиво выражал свое негативное отношение к войне. Кроме того, он подписывал антивоенные декларации. Он ни разу не сказал, что его силой принудили пойти на те, другие встречи или подписать какие-то воззвания. Но наши с Кларком визиты активно обсуждались, и я полагаю, он должен был объяснить свое участие голословными заявлениями о пытках. Еще более важно, наверное, что правительству нужно было как-то опорочить Рэмзи Кларка и меня.[63]

Кое-кто из военнопленных писал в своих книгах, что в последние четыре года заключения – то есть с 1969 по 1973 годы – условия их содержания в лагерях стали лучше. Они пишут, что лучше стали кормить, разрешили жить с товарищами и отдыхать в игровых комнатах, играть в волейбол, настольный теннис, тренироваться. Вот почему журнал Newsweek дал такой отзыв на публикацию этих книг: “Эти повести [о пытках] как-то не вяжутся с рассказчиками – аккуратными, подтянутыми молодцами. Добавить им пару килограммов – и можно прямо на плакаты с призывами записываться в армию”.

Подполковник Эдисон Миллер (в отставке), один из тех пленных, с кем я виделась в Ханое, содержался в том же лагере, что и Хоффман. По его словам, там же находились от 80 до 100 американских военнопленных.

“Беседы с посетителями были абсолютно добровольными, – рассказывал мне Миллер недавно. – Из ста человек я знаю только двоих-троих, кто отказался от встречи с вами. Хоть какое– то развлечение среди серых будней”. Норрис Чарльз, второй пилот из экипажа Хоффмана и его товарищ по заключению, согласен с тем, что нашлось достаточно желающих пойти на встречу со мной и Кларком, и он ничего не слыхал о пытках в их лагере. Его слова подтвердил командир корабля Уолтер Уилбур, тоже отбывавший плен в зоопарке. Капитана Уилбура освободили весной 1973 года, до заявлений Хоффмана о пытках, и в Los Angeles Times он сказал о моем визите следующее: “Она могла понять, что мы нормально себя чувствуем и никто нас не пытал”.

Сосед Хоффмана по камере говорил, что пыток не было, да и сами пленные утверждали, что в 1969 году это прекратилось. Я не хочу сказать, что пыткам можно найти оправдание или что надо заткнуть рты тем, к кому они применялись. Но Белый дом представил искаженную картину событий.

От злости, что военнопленными манипулируют, а к тем, кто воевал на вьетнамской земле, отношение было совершенно противоположное, я допустила ошибку, в которой глубоко раскаиваюсь. Я заявила, что все эти люди с их россказнями о пытках в плену – лжецы и лицемеры, они пляшут под чужую дудку. “Отдельные случаи применения пыток наверняка были… Но утверждения летчиков, будто это происходило везде и всюду, будто такова была политика вьетнамцев, – неправда, уверяю вас”, – сказала я.

У меня нет сомнений в том, что тех пленных, кого я видела, никогда не пытали. Но тогда я еще не знала, что до 1969 года пленных действительно систематически истязали. Вспоминая свой визит и вьетнамцев, я не могла поверить в то, что пытки были санкционированы, – так же, как до процесса о военных преступлениях и связанного с тюрьмой Абу-Грейб скандала не могла поверить в изуверство американских военнослужащих. Я была неправа и глубоко раскаиваюсь.

Сердцем я всегда была с солдатами и говорю прямо – мой гнев был обращен на администрацию Никсона. Администрация президента в своем циничном стремлении поддерживать в людях враждебность использовала военнопленных. Мои высказывания о пытках и резкая реакция на то, как власти повернули в свою пользу проблемы военнопленных, вызвали шквал несправедливых обвинений в мой адрес. Из всего этого и из пересудов о моей поездке во Вьетнам и родилась басня о “ханойской Джейн”.

На меня повесили всех собак. Сторонники войны считали, что я против солдат, – чего никогда не было, и я надеюсь, это ясно из написанного здесь. Я знаю, что все претензии ко мне основаны на неверном толковании фактов, и всё равно душа моя болит, потому что я никогда не возлагала на солдат вину ни за военные действия, ни за те жестокости, которые они совершали по чьему-то приказу.