— Чем дольше мы стоим, — сказал Петцер, — тем меньше у нас шансов выбраться.

— Не сунешься же на дорогу, — возразил Март.

— Ребята, — голос у полицмейстера стал слабый и вязкий, — я придумал, снимите с меня все, и пусть один наденет плащ, а другой — мундир и фуражку, они в темноте не разберут, что цвет другой…

— Верно, — сказал Март. — Так и делаем.

— Я уже поплыл, — добавил полицмейстер.

Его осторожно раздели, натянули на него один пиджак, а другим укрыли. Март взял черный блестящий плащ, а Петцер — мундир и фуражку. Теперь можно было надеяться, что они проскочат. Март выждал момент, когда дорога опустела, вырулил на нее и погнал к городу. Он пристроился в хвост колонне грузовиков. Два раза на пути были контрольные пункты, но «виллис», в котором сидел офицер, не останавливали. На втором контрольном пункте они миновали полицейскую машину, старший наряда спорил о чем-то с солдатами, показывая на зарево. Город был полон солдат, но и здесь они проскочили. Подъехали к дому Венеты, осторожно, с оглядкой, внесли полицмейстера внутрь. Март отогнал «виллис» за дом. Они прорвались, но облегчения он совершенно не чувствовал. Должно быть, потому, что самый пик напряжения миновал, навалилась громадная усталость. Ноги не шли, хотелось лечь и чтобы ничего больше не было. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. И тут вдруг с невероятной отчетливостью, яснее, чем наяву, перед ним возникли коридоры, полные мертвых людей, таких безвольных и податливых, он представил, как с костяным стуком падает на пол поднятая и отпущенная рука, на которой нет пульса… Его стало рвать и рвало мучительно и долго. Но потом пришло если не облегчение, то опустошение. В ванной он долго лил воду на голову, плескал в лицо. Наконец стало легче. Полицмейстер лежал на кровати запрокинув голову и чуть постанывал, — видимо, действие укола кончалось. Когда Март вошел, он открыл глаза и что-то сказал, но очень невнятно. Петцер поманил Марта на кухню. Там уже сидела Венета; видно было, что она испугана, но держит себя в руках.

— Надо думать, что делать дальше, — сказал Петцер. — Мне кажется, с Андрисом плохо, пуля наверняка прошла в брюшную полость, без операции не обойтись. С другой стороны, шевелиться тоже опасно: попади он в руки военных — и все. И нас шлепнут тоже — на всякий случай.

— Хирург есть в городе? — спросил Март.

— Есть, но…— Петцер помотал головой. — То же самое, что самим пойти и сдаться.

— Ясно…— Март прошелся по кухне, налил себе воды, выпил. — Все равно надо что-то делать, так ведь не оставишь.

— Надо вывозить его отсюда, — подала голос Венета.

— Как? Кругом солдат на солдате…— Сам Андрис, конечно, сказал бы: «Оттащите меня подальше и бросьте…»

— Мало ли что мы можем сказать, — проворчал Март. Эта мысль уже пришла ему в голову, не совсем в таком виде, но пришла; противно…

— Я к тому, что если положить его где-нибудь у дороги, нашуметь и смыться… Не пойдет, — сам себе возразил Петцер. — И рана обработана, и следы уколов есть. Не пойдет.

— Портье, — сказала Венета. — Который «конторщик».

— Ну и что? — спросил Март.

Петцер нахмурился, размышляя.

— Это, знаешь ли, мысль, — сказал он, подумав. — Они же с военными — как кошка с собакой. Тем более Шерхан… Материалы придется отдать, вот что жалко. Ладно, пленку себе оставим, а всем, что останется, пусть они меднолобым клизму ставят. Пардон, мадам… Андрису пока ничего не говорите, а я пошел сдавать нас. Кстати, Март, вы ничего не видели и не знаете. Пистолет и фотокамеру спрячьте получше, где-нибудь не в доме. Ну, я пошел.

— Возьми «виллис», — сказал Март.

— Только пешком, — отказался Петцер. — Надежнее. Пока.

Он ушел, и дверь за ним закрылась. Боже мой, подумал Март почти панически, сколько раз вот так при мне люди уходили по делам, и больше их никто никогда не видел… Он постучал по крышке стола.

— Ты что? — спросила Венета.

— Думается разная гадость, — сказал Март.

Они сели рядом с полицмейстером. Тот был спокоен, только лицо обострилось и побледнело еще сильнее.

— Как ты, Андрис? — спросил Март.

— Терпимо, — ответил полицмейстер. — Пить хочется, но Лео сказал, что нельзя.

— Я тебе губы смочу, — сказала Венета.

— Спасибо, — полицмейстер повернул к ней голову. — Вот так уже совсем хорошо.

— Тебе не надо разговаривать, — сказал Март.

— Знаю. Но очень хочется. Мы так и не договорили тогда. Лео сказал, что поздно, и мы не договорили, а по-настоящему поздно стало только сейчас. И всегда так…

— Правда, Андрис, молчи, — повторил Март. — Наговоримся еще.

— Вряд ли. Надо сразу. Всегда надо сразу. Я страшно рад, что познакомился с тобой, Март. Мне редко попадались стоящие люди. Знаешь, как я стал следователем? Я мечтал творить справедливость… Понимаешь? Оказалось — дерьмо. Я незаметно весь вывозился в дерьме. Жизнь невозможна без компромиссов, а тем более служба, но если компромиссов много, то получается дерьмо. Не замечаешь, как погружаешься, замечаешь только, когда весь уже погрузился. Я попробовал барахтаться — меня загнали сюда. Тут — Лео и его пациенты. Мне показалось сначала, что это то, что надо. Неправда. Это уже раздавленные. Это то же дерьмо, только запах другой. Я им помогал, но знал, что это неправильно. И тут — ты. Значит, еще не все такие…

— Андрис, — сказал Март, — не надо больше говорить. Прошу тебя, не надо.

— Хорошо, хорошо, я молчу… Как неудачно получилось, надо было уж сразу, мазилы такие… Я не думаю, что опять установят карантин, скорее всего, только военное положение, да и то ненадолго. Постарайтесь не делать резких движений, я проверял: за вами все чисто… Как жалко, что так получилось, знаете, мне очень хотелось увидеть, как все это перестанут наконец красить и тронут с места… Ох и скрипу будет! Мы всегда думаем: завтра, завтра, вот завтра, а между тем ржавчина, ребята, ржавчина… переписывают учебники истории и жгут архивы, чтобы никто не догадался, что вся эта штука затевалась для того, чтобы ездить на ней. Как это?.. «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Значит, все уже было, да? Всегда все уже было? А под паровозом вырастают грибы, бледные такие, и так много. И ржавчина. Слушайте, кругом столько ржавчины, а казалось, сплошное железо… Военные прикормили Шерхана, он у них сделался совсем ручной, подлизывал за ними, а им так хочется, чтобы был порядок, они очень любят порядок и никогда не думают: а зачем он нужен? Просто когда порядок, то очень легко управлять. Так легко, что они никаких сил не пожалели бы, чтобы его навести раз и навсегда, они расстреляли бы каждого третьего, тогда со всеми остальными было бы совсем просто, и сколько дураков радовалось бы, что порядок наконец есть… Ах, как скверно получилось с хозяйством Леопольда, почему-то я поверил, что Шерхан — тогда, после автобуса — уже убрался, и совсем не думал, что он будет действовать так в лоб, а надо было думать, еще когда установили того парня, в ограде, но ведь Шерхан никогда два раза в одно место не суется, тем более если уже случилась осечка, наверное, это была вовсе не осечка, а часть плана… или на него сильно нажали… Сами террористы — это одно, а террористы под крылышком армии — это уже совсем другое, совсем другое… все же я думал, что их спугнул… Дайте еще воды.