— В вампиров? Это не ерунда.

— Дай руку. Страшно вымотался я сегодня…

— Я видел. Они хотели разгромить зал, но мэр не позволил, поставил охрану…

— Меня еще не пытались достать?

— Скоро начнут. Там их человек сорок собралось. Всё подходят. А я увидел, что машины твоей нет, ну и догадался…

— Решил успеть раньше?

— Зря ты говоришь, что это ерунда. Это правда.

— Дурак ты, Юхан. Это просто еще один камень на душу. Конечно, загораться ты больше не сможешь…

— Клин клином. Знаешь, сколько вампиров существует? Больше тысячи! Говорят, зять Канцлера — тоже бывший мутант.

— Ладно, валяй.

— Просто я не могу больше так, понимаешь?

— А я могу? Я могу, да? По-твоему, я могу? А что делать?

— Стать как все. Кастрировать себя. Или убить. Или продолжать терпеть. Выбирай. Выбор богатый.

— Почему ты вернулся?

— Откуда?

— Из Японии. Работал бы там…

— Не мог я там работать. Там страшно. Там еще страшнее, чем здесь. Не веришь… Они продолжают воевать, понимаешь? Они задались целью победить своих победителей, вытеснить с рынков, поставить на колени, перешагнуть через них. Это какая-то национальная паранойя. Больше жратвы, больше тряпок, больше машин, и никто не знает — зачем? Никто просто не спрашивает. Больше, лучше, моднее, мощнее, и на это уходят все ресурсы, все время и все силы, а кто пытается оглянуться, тот предатель. Они проели всю свою культуру, у них ведь было чем гордиться, а теперь они гордятся телевизорами и роботами… ну, не всю, так почти всю — и, главное, никто об этом не плачет… Очень страшно. Ты не был на фронте?

— Нет, конечно.

— А я вот успел. В четырнадцать лет. Это были последние дни Империи, уже ничего не сделать, но нас погнали под танки — зачем? Никто не знал, и сам этот гад не знал, бывают такие действия, как у курицы с отрубленной головой — может быть, это на самом деле так, с отрубленной головой? — но нас погнали под танки, и танки прошли сквозь нас, ни на минуту не задержавшись, и уже потом, в лагере, я задумался: зачем? Понимаешь, это ведь не просто глупость, это глубже… Так вот, там я временами ощущал то же самое. Тебе не надоело на полу?

— Я же просил тебя: дай руку.

— Извини, не расслышал…

Тригас сунул в карман ненужный уже револьвер и помог Марту подняться.

— По-моему, — сказал Март, — ты клевещешь на целый народ.

— Это по-твоему, — возразил Тригас. — Я прожил там семь лет.

Они продолжают воевать, они влезли в эту войну по уши, и они наверняка победят. Это и будет их конец. Конец великой нации. Мне не хотелось при этом присутствовать — хотя я присутствовал при этом целых семь лет.

— Можно подумать, у нас лучше.

— У нас еще можно бороться…

Март покачал головой.

— Не верю. Бороться — не верю. Можно ерзать, ползать, пресмыкаться, открывать рот, показывать фигу в кармане, добывать пропитание, пачкать стены, слюнить пальцы…

— Можешь не перечислять, — сказал Тригас. — Зато у тебя есть конкретный противник. Это большое счастье: иметь конкретного противника.

— Мы с этим противником уж слишком в разных весовых категориях… Они помолчали.

— Юхан, — спросил Март через несколько минут, — как ты думаешь, какое у нас государственное устройство?

— Скисшая военная диктатура, — сразу, будто ждал этого вопроса, ответил Тригас.

— А строй?

Тригас подумал.

— Хрен его поймет, — сказал он. — Ты же знаешь, я не силен в этом.

— А говоришь, конкретный противник, — проворчал Март. — Слушай, ты как-то раз назвал меня Морисом — почему?

— А, тогда… Почувствовал. Мне показалось, что почувствовал.

Я, понимаешь, стараюсь пить, чтобы заглушить все это, но иногда прорывает…

— А у меня наоборот — как выпью, такое начинается…

— У всех по-разному. Майорош, например, что пил, что не пил…

Это ты его жене деньги посылаешь?

— Я.

— Так я и думал. Молодец, а то бы ей с тремя трудновато пришлось. Только все равно без толку все это.

— То есть?

— Наше время прошло…— Тригас задвигался в темноте; Март чувствовал каждое его движение: вот он встал, вот осторожно приблизился к окну; снаружи было чуть светлее, и на фоне окна обозначился неясный его силуэт. — Наше время пришло, побыло и ушло, и вернуть его невозможно. Дети наши — наши собственные — никакой роли не сыграют в этой жизни, потому что эволюцией не было предусмотрено, что мы оставим потомство. Мутанты появляются всегда, но заметнее они становятся на переломе эпох — природы или общества, все равно. А потом, в зависимости от условий существования, они или вытесняют, так сказать, базовую модель, или исчезают. Третьего не дано. Нам суждено исчезнуть, потому что мы потрясающе пассивны, когда дело касается выживания. Мы так легко, так задешево разрешаем убивать себя… Мы доказали свою неприспособленность, Март, и это надо принимать просто. Не мы первые, не мы последние. Знаешь, в прошлом году у меня разболелся зуб, и я пошел к врачу. И вот в приемной я увидел пару: им было под семьдесят, не знаю, кто был болен, наверное, она, но и ему тоже было плохо — душновато, да и вообще, приемная зубного врача… Так вот: он не находил себе места, он устал, нервничал, но не мог сесть в ее присутствии, понимаешь? Только когда она вошла в кабинет, он сел… А я вполне мог сидеть, без всякой неловкости, и все остальные тоже. Другой человек. Совсем другой. Не представляю, как он выжил. Ведь выбивали, выжигали тщательно, как заразу. И выжгли ведь. Что для нас сейчас уважение к женщине, или любовь к поэзии, или что там еще… Приятное приложение к полезному члену общества. Представляешь, каким казалось будущее этим двоим? Все будут такими, как они. А оказалось, что будущее — это много тепла и мяса… Основа выживания — простота и неприхотливость. Мы пришли на смену тем, кто не мог сесть в присутствии женщины. Нам придут на смену те, кто не позволит себя убивать… Чувства запаздывали, как будто кожа того маленького человечка, который сидит в людях и который и есть человек, покрыта толстым слоем парафина, и потому все, что происходит сейчас, вроде бы уже происходило когда-то, и тогда все кончилось вроде хорошо, только не вспоминалось, как именно, и так же вот Тригас стоял тогда в темноте у окна и вещал голосом черного пророка…

— Это не критерий, Юхан, — сказал Март. — Твое будущее — это время неуязвимых монстров.

— Может быть, и не критерий. Но это ограничивающий фактор. А мы обречены самим ходом истории. Природа будто специально создала нас для заклания.

— Будь мы неуязвимы — нам было бы наплевать на все.