Марина не пыталась смягчить этот гнев, в глубине души она считала, что Ли прав.

Она прошла с коляской несколько магазинов с большими вывесками. Прачечная. Химчистка за час. Чем дальше на северо-восток, тем меньше людей попадалось.

Интересно, многим ли женщинам снится президент, подумала она. Каково это — знать, что ты являешься объектом вожделения тысяч людей? Будто он летит ночью над землей и проникает в сны и фантазии, в акт любви между супругами. С экранов телевизоров он сходит по ночам в спальни. Нисходит из радио в Маринину постель. Несколько раз поздним вечером она слушала радио в ожидании нескольких слов из доклада или пресс-конференции, записанных днем, ждала голоса президента, поставив приемник на столик у кровати.

У Марины и Ли одинаковые шрамы на руках.

Один вопрос не давал покоя ни днем, ни ночью: заставит ли он ее вернуться в Россию?

— В доме царит мрачный дух, — сказала она ему. — Я не получаю радости.

Он говорил с Джун о маленькой Кубе. Ты любишь маленькую Кубу? Тебе нравится дядя Фидель? На стене висела фотография Кастро, которую он вырезал из советского журнала. Как ты относишься к дяде Фиделю? Ты любишь и защищаешь маленькую Кубу?

Иногда Марина думала о президенте на снимках у моря, когда Ли занимался с ней любовью.

Он все время заставлял ее писать в советское посольство в Вашингтоне. Жалобные письма с просьбами выдать визу, с просьбами оплатить дорогу.

Она, будто слепой котенок, всегда шла к человеку, который ее гладил, пусть даже он жестоко обращался с ней.

Марина вынула Джуни из коляски и пустила походить. Джуни не любила держаться за руку, ходила только сама, радостно и старательно.

А он сидел на крыльце в два часа ночи с винтовкой на коленях.

Они прошли множество тихих улиц. Старые мирные дома, у некоторых чугунные галереи и белые колонны. Ни души вокруг Неподвижный душный день. Марина остановилась на углу и увидела, как примерно в семи кварталах через перекресток едут машины. А рядом никакого движения, и она подумала — вдруг в определенное время суток здесь не разрешается обычная деятельность. Химчистка за час. Они прошли мимо домов с резными входами, где росли магнолии и пальмы с прямыми стволами. Она попыталась взять Джуни за руку. Жара угнетала. Прошли мимо дома с двумя галереями, через окно гостиной были видны фрески. Она снова посадила Джун в коляску, силой впихнула ее туда. Затем направилась примерно в сторону дома, быстро шагая и больше не разглядывая красивые старые мирные дома.

«Где же все люди?» — старательно подумала Марина по-английски.

Бейтман рассказал о группе под названием «Директорат кубинских студентов». Она собиралась в магазине одежды через несколько домов от бара «Гавана». Конфиденциальный источник С-172 однажды зашел туда и побеседовал с парнем по имени Карлос, лет тридцати, с блестящими волосами и в темных очках.

Он взял свой старый устав морской пехоты, чтобы как-то дать понять, кто он и что умеет. Через минуту они уже говорили о мостах, подрыве мостов, закладывании пороховых зарядов, приготовлении самодельной взрывчатки, самодельном оружии.

Но Карлос, видимо, не слишком стремился рассказать ему, как вступить в антикастровскую группу. Не хотел отзываться на стремление Ли вступить в организацию, не принял даже денежный взнос. Опасался посторонних. Так прямо и сказал. Сейчас время осторожности.

Тем не менее они приятно побеседовали. Ли оставил свой устав в качестве жеста доброй воли и обещал вернуться. В дверях они обменялись рукопожатием.

И что же? Спустя четыре дня Ли стоял на Канал-стрит со своим плакатом «Viva Fidel» и раздавал листовки в защиту Кастро. Мимо проходил Карлос с двумя своими друзьями. Ли заметил, как тот внимательно пригляделся, вспоминая.

Карлос подошел к нему с угрожающим видом, снимая очки. Ли скрестил руки на груди и улыбнулся. Он не хотел драться с Карлосом. Тот ему нравился. У Карлоса была эта латиноамериканская черта — он умел сразу понравиться.

— В общем, Карлос, если хочешь меня ударить — бей.

Он стоял, скрестив руки и мило улыбаясь. Собралась небольшая толпа и оттеснила Ли ко входу в «Уолгрин». Один из друзей Карлоса вырвал несколько листовок из кулака Ли и подбросил в воздух. Из-за этого на обочине случилась потасовка. Подъехала полицейская машина, затем вторая, и вскоре все они шли по песчаной парковке первого отделения полицейского участка на Норт-Рампарт.

Ли потребовал, чтобы вызвали агента Бейтмана из ФБР.

Через полчаса Бейтман вошел в комнату для допросов — руки протянуты ладонями вверх, во всем облике сквозит напряжение.

— Они хотели знать, сколько членов в моем филиале «Справедливости для Кубы», — сказал Ли.

— И что вы ответили?

— Тридцать пять.

— Прекрасно. Но при чем же здесь я?

— Если я не покажу им, что имею отношение к органам правопорядка, то что они со мной могут сделать?

— Вы же всего лишь нарушили спокойствие. Так сказать, устроили беспорядок.

— Ну так вытащите меня.

— Я не могу.

— Это несправедливо. Что меня арестовали.

— Вы сами себя подставили, а если я вас вытащу, то все раскроется. Достаточно уже того, что вы назвали мое имя. Вас не спросили, почему вы меня вызвали?

— Меня спросили про Карла Маркса. Я ответил, что на самом деле Карл Маркс был социалистом, а не коммунистом.

— Я глубоко разочарован, Ли.

— Ну не мог же я дать себя упрятать. У меня жена и ребенок.

— Вам грозит всего лишь одна ночь.

— Я должен был показать им, что некто знает обо мне. Некий авторитет.

— Это просто нарушение спокойствия. Рассказывайте им как можно меньше. Пусть думают, будто вы всего лишь провинциальный парень с политическими идеалами.

— Я сказал, что я лютеранин.

— Блестяще, — ехидно отозвался Бейтман.

Его сфотографировали в фас, в профиль и в полный рост, сняли отпечатки пальцев и ладоней. Велели спустить штаны и нагнуться. Потом, сидя в камере, он представлял, как будет выглядеть на этих фото — важным, с залысинами. Слушал пьяниц и истериков. К ночи привели еще людей. Скандалиста и танцора. Негра в шляпе из фольги, маленькой монашеской шапке с безделушками, болтающимися по краям.

Троцкий взял свой псевдоним у одесского тюремщика и пронес его через страницы тысячи книг.

Именно Ли сообщил Марине, что ребенок Кеннеди умер этой ночью. Мальчик родился недоношенным, у него были проблемы с дыханием. Марина стояла у окна и плакала. Новость поразила ее чем-то таким, чего она боялась все это время и не выпускала наружу. Сын президента прожил тридцать девять часов. Она плакала из-за Кеннеди, из-за себя и Ли. Разве можно скорбеть о ребенке миссис Кеннеди и не думать о собственном, которого носишь в утробе? Это будущее, и оно предопределено.