Домой я возвращался «усталый и довольный», прихватив для себя и друзей запрещенные кассеты, книги и журналы.

Моя нездоровая сионистская активность не могла пройти незамеченной воронежским «серым домом». Несколько раз моего папу вызывали на ковер в Первый отдел его КБ и требовали приструнить юного антисоветчика. На 3-м курсе универа я чудом избежал отчисления из любимой alma mater. На добрых десять лет КГБ приставил ко мне постоянного куратора, который время от времени появлялся на моем небосклоне с очередными угрозами.

Дело доходило до вопиющего парадокса.

Когда я открыл первый в городе концертный кооператив и наводнил Воронеж московскими артистами, подполковник Иванов просил у меня контрамарки и билеты на дефицитные представления для своей конторы и сына. Я важничал и просил принести в кассу официальную заявку на фирменном бланке Комитета.

Абсурдность ситуации меня забавляла, и «Лев Маратович» таял.

В Нью-Йорке я делал честные и отчаянные попытки влиться в жиденькие толпы прихожан многочисленных синагожек Южного Бруклина. Хасиды меня не вдохновили, старческая атмосфера удручала, а консерватизм активистов отпугнул.

Только через несколько лет после приезда в США агностик из сочувствующих нашел свое религиозное прибежище. Несколько раз в год по самым «высоким» праздникам я примыкал к еврейской конгрегации «Бет Симхат Тора», квартировавшей в Нижнем Манхэттене.

На еврейский Новый год зал синагоги не вмещал всех желающих – мы снимали пятитысячное помещение в Джавитц-центре на 33-й улице и 10-й авеню.

Актовый зал главного выставочного центра Нью-Йорка полностью застекленной стеной выходил на Гудзон. Вид заходящего солнца на фоне трогательных богослужений вызывал нужный в той ситуации трепет.

Ультрареформистская община с женщиной ребе, смешанной толпой, фольклорными песнопениями и поразительным человеколюбием меня полностью устраивала.

Иудейские запросы Левы Трахтенберга наконец были удовлетворены.

Тем не менее, воспитанный родителями и Америкой в духе либерализма и религиозной терпимости, я все равно держал глаза и уши открытыми.

Благодаря русским корням мне нравилось православие. Протестантизм радовал своим весельем и открытостью. Еврейство тянуло в иудаизм. Католицизм привлекал аскетизмом. Из-за Тибетских гор мне таинственно улыбался буддизм. Кришнаиты интересовали своей простотой. Несмотря на «9/11», ислам интриговал восточной мудростью…

Во мне вновь заговорил Семенов-Тяньшанский, Синдбад-Мореход и Юрий Сенкевич.

Я четко понимал, что был просто обязан воспользоваться интернациональной тюремной обстановкой и в очередной раз расширить свои жизненные горизонты, в том числе и религиозные.

Поэтому воспользовавшись навязчивым приглашением англоязычных протестантов, воодушевленный Луком Франсуа, в одно из осенних воскресений я пошел на их англоязычную службу. Тем более мой гаитянский друг наяривал на церковной электрогитаре и возглавлял протестантский оркестрик «под управлением любви».

На этот раз службу вела улыбчивая капелланша Флюгер, одетая в голубую шелковую ризу с золотым парчовым крестом, как у Арамиса. Ей помогал однорукий «брат» – з/к Донован. Вторая рука церковного служки представляла собой короткий сухой корешок, едва достающий до локтя. Это не мешало ему активничать и даже хлопать в экстазе в «ладоши».

Зрелище, от которого я не мог отвести глаз.

…Заиграл оркестр.

По команде с кафедры зэки поднялись и раскрыли лежащие до этого на стульях красные молитвенники.

– Страница тридцать семь, – объявила умиленная пасторша.

Я тоже поддался общему чувству и автоматически открыл «Книгу гимнов».

Слева и справа от меня запели. Мелодия была простая, тональность низкая, а несколько куплетов перемежались простеньким припевом.

Советские эстрадно-патриотические напевы середины семидесятых…

Через несколько строчек мой голос влился в раздольное песнопение на свободную религиозную тему о Спасителе, любви и мировой радости. Такой прыти я от себя не ожидал никак, поэтому во время пения я непроизвольно улыбнулся и начал крутить головой, пытаясь увидеть себя со стороны.

«Пути Господни неисповедимы», – радостно рассуждал я, старательно и громко выводя третий и четвертый куплеты.

Дальше дело пошло пошустрее.

Флюгерша обратилась к собравшимся с еженедельной порцией мудрости, о которой предупреждала размноженная на ксероксе программка.

Через десять минут Лук Франсуа заиграл очередной мотивчик. Я сразу узнал мелодию с пластинки голубоглазого красавчика Дина Рида, в свое время убежавшего от ФБР в «свободную» ГДР.

На третьем курсе факультета романо-германской филологии ВГУ мои однокурсники и я вовсю распевали эту популярную песенку на уроках английского и страноведения.

«Когда святые маршируют»[299] – оказался самым настоящим американским христианским гимном!

В Воронеже я воспринимал ее по-другому.

От этого открытия во мне все возрадовалось, а подсознание уносило то в «Тома Сойера», то в «Хижину дяди Тома».

Протестантские гимны у тюремного летописца упрямо ассоциировались со «спиричуэлс», неграми и Анжелой Дэвис.

«When the Saints Go Marching In» настолько воодушевила меня, что время от времени я захаживал к протестантам послушать Флюгер и посмотреть на приходящих с воли священников и волонтеров.

Но больше всего я ценил веселое хоровое пение, коллективные рукопожатия и выступления голосистых жопасто-сисястых чернокожих певиц из соседнего городка.

Я легко совмещал старозаветные еврейские догматы, отвергающие Иисуса Христа на пятничных иудейских службах, и его восхваления у протестантов по воскресеньям.

…Из семи дней недели у религиозно-активного зэка Трахтенберга незадействованными оставались еще пять. Мои взоры устремились к другим мировым религиям, представленным в Federal Correctional Institution Fort Fix[300].

После протестантов второе почетное место по многочисленности и популярности занимали мусульмане.

Я был на короткой ноге с некоторыми из их «руководства».

«Чудовища вида ужасного» обладали двумя видами бород – длинными и острыми, как у старика Хоттабыча, и круглыми окладистыми, как у великана Дермидонта Дермидонтовича из старого советского мультика про Незнайку.

Длиннобородые имели агрессивную ментальность, круглобородые – пацифистскую. Первые втихомолку восторгались бен Ладеном, вторые были более человечны.

Во всяком случае, при мне.