И все же как только Макс стал получать от происходящего удовольствие, ему сразу же страшно захотелось домой. Несколько лет спустя Эрнест объяснил это Чарльзу Скрайбнеру тем, что Максу просто было свойственно это «жуткое пуританство», которое заставляло его бросать все, чем бы он ни занимался, как только это начинало приносить удовольствие.

Через несколько недель после того как Перкинс покинул Арканзас, Хемингуэй объявил, что едет в Нью-Йорк. Томас Вулф в это время жил в районе Бруклин-Хайтс, и Макс предложил Scribners организовать встречу двух своих сильнейших писателей. Он знал, что трудно найти двух авторов, столь различающихся по стилю и методу, но полагал, что для Вулфа такая неформальная беседа с Хемингуэем могла бы оказаться полезной.

«Я затеял все это, потому что понадеялся, что Хэм может повлиять на Тома и помочь ему избавиться от некоторых недостатков в работе, даже несмотря на то, что они были следствием его личных качеств – таких, как склонность к повторениям и излишней экспрессии», – позже сказал Перкинс другу Вулфа, Джону Терри. Макс повел писателей обедать в Cherio’s на Пятьдесят третьей улице. Он сидел между ними за большим круглым столом и в основном молчал. По большей части он позволял Хемингуэю разглагольствовать на тему писательства, а Том напряженно внимал. Одним из лучших советов, которые дал ему Хемингуэй, было «прерывать работу, когда она идет гладко – тогда можно отдохнуть с легкой душой, а на следующий день продолжить».

«[Хемингуэй] может быть слишком резким в высказываниях, но в то же время и самым обходительным из всех, кого я знаю. Он хотел помочь Тому, и все шло хорошо, за исключением того, что, как мне кажется, Том совершенно не проникся его словами», – писал Перкинс Джону Терри.

Хемингуэй продолжал восхищаться Вулфом в основном из уважения к Перкинсу, но на самом деле у него не хватало терпения для таких «буквальных писателей». Когда ему рассказали об авторе, который не может писать, потому что не может отыскать подходящее место для акта творения, Хемингуэй заявил, что есть только одно место, где человек может писать, – в своей собственной голове. Том в его представлении напоминал прирожденного, но недисциплинированного борца. Он считал его «Примо Карнерой[177] среди писателей». Эрнест сказал Перкинсу, что Вулфу присуще качество, свойственное всем гениям, – он как большой ребенок. И такие люди, как Томас, – «чертовски большая ответственность», – писал он. Хемингуэй верил, что Вулф обладает потрясающим талантом и тонкой душой, но также знал, что Перкинс слишком часто думает за своего автора. И ради блага этого автора он предостерегал Перкинса от этого, чтобы не пошатнуть уверенность Тома в самом себе.

В июне 1933 года вышел номер «New Republic» с запоздалым отзывом на «Смерть после полудня», написанным Максом Истменом,[178] бывшим другом Хемингуэя и автором нескольких книг, вышедших в Scribners, среди которых и «Радость поэзии». Это превратилось в настоящую атаку под названием «Бык после полудня». В отзыве он язвил, мол, Хемингуэй «фонтанирует юношеской романтичностью и сентиментальностью в отношении самых простых вещей».

«Хемингуэй – зрелый мужчина, но ему не хватает спокойствия и уверенности в этом. Большинство из нас – воспитанные с нежностью дети, ставшие художниками, вынуждены страдать от малейшего сомнения. Но под постоянной необходимостью Хемингуэя подчеркивать свою полнокровную маскулинность явно скрываются некие особые обстоятельства. И это очевидно не только благодаря широкому развороту плеч или одежде, в которую он облачает свой текст, но и его поступи, эмоциям, которые он выплескивает», – писал Истмен. Он обвинял Хемингуэя в том, что, впрыснув в творчество «немыслимое количество агрессии», он породил литературный стиль, который был сравним разве что с «накладными волосами для груди».

Взбешенный Хемингуэй расценил этот отзыв как попытку поставить под сомнение его мужскую силу. Он написал в «New Republic» гневное письмо, в котором предложил редакции журнала «посоветовать мистеру Максу Истмену разобраться с его ностальгическими размышлениями по поводу моей сексуальной недееспособности». После он выпустил еще немного пара, написав письмо Перкинсу. В нем он заявлял, что если Истмен когда-нибудь и найдет издателя с деньгами в кармане, готового впихнуть в обложку все его «пасквили», то это влетит тому издателю в копеечку, а Истмену придется отбывать срок за решеткой. Восстановление юридической и финансовой справедливости законным образом было для Хемингуэя делом десятым. Он написал Максу, что если еще хоть раз увидит Макса Истмена, то восстановит справедливость по-своему.

Все еще чувствуя себя уязвленным, Хемингуэй добавил, что у него возникло огромное искушение больше не публиковать «ни одной чертовой книги», потому что толпы «свиней-критиков» просто не стоят его труда. По его мнению, каждая фраза «всей этой чуши» была омерзительна, как блевотина. Он настаивал, что каждое слово, написанное им об испанской корриде, – чистая правда, результат тщательного исследования. Писатель был уверен, что кто-то, совершенно ничего не знающий об этом деле, просто заплатил Истмену, чтобы тот сказал, что Хемингуэй выдал сентиментальный бред, так как сам критик и понятия не имел, как выглядят быки. Эрнест заверял Перкинса, что им просто не дает покоя мысль, что Хемингуэй – человек, который в состоянии «выбить все дерьмо» из каждого из них и, что самое страшное, при этом способный писать.

Перкинс внушал Хемингуэю, что статья Истмена не может ему навредить.

– Реальность такова, – говорил он, – что качество написанного вами просто невозможно испортить – никем, ни на секунду.

Перед отъездом Хемингуэя в Испанию, где писатель совместно с тореадором Сидни Франклином занимался экранизацией «Смерти после полудня», Макс Истмен прислал Хемингуэю письмо, которое тот называл «поцелуем в задницу». В нем Истмен извинялся за недопонимание, которое возникло между ними. Он отрицал, что его отзыв имел какие-то личные мотивы. Но Хемингуэй был непреклонен. Возможно, именно конфликт с критиком вдохновил Эрнеста на выбор названия для нового сборника рассказов – «Победитель не получает ничего». Хемингуэй отправил его Перкинсу, дополнив короткой притчей, суть которой сводилась к тому, что «никогда нельзя терять веру в своего старика». Если под конец первого часа борьбы его убивает рыба, то в конце второго он непременно убьет рыбу.