— Утренняя тошнота, — сказала она. — Наверное, женщинам, которые едят, приходится намного хуже.

Я отпустил ее руку:

— Твой муж сделал тебе ребенка?

— Саймон не смог бы при всем желании.

— У тебя его ребенок, потому что ты хочешь…

— Никакого его ребенка.

— Значит, ты собираешься…

— Тебе не кажется, что это лучше всего, при таких обстоятельствах?

— Без сомнения.

— Спасибо, что ты так уверен.

— А Саймон согласен?

— С какой стати мне говорить ему?

— Это его вина, что…

— …что я ему изменяла? Что не предохранялась? Что впустила тебя в свою жизнь? Он не виноват, Джонатон. И раз уж я признаю свою вину, думаю, тебе самое время признать свою. — Она отползла от меня. — Ты хочешь верить, что я твое создание? Почему бы и нет? Я позволяю тебе написать мой роман, эти вещи мало чем отличаются. Но Саймон не просто какой-то там характерный актер. Мы не вправе причинять ему боль, ни ради нашей истории, ни ради нашего… нашего физического удовлетворения.

— Тогда почему тебе не взять и не родить ему ребенка?

— Потому что он бесплоден, Джонатон. Как тебе еще объяснить?

— Но я же видел, как вы…

— Он не может эякулировать, ясно? Спермы нет.

— Так, значит, твой ребенок от… меня?

— Если, разумеется, не зачат непорочно. Зачем, по-твоему, я тебя спрашивала про аборт?

— Не делай этого. — Слова вырвались неожиданно, мы оба не готовы были вообразить все последствия.

— Ты же сам сказал, что я должна, без сомнения.

— Я не понял, о чем ты спрашиваешь.

— Пожалуйста, Джонатон. Повтори, что ты сказал.

— Не делай аборт.

— Не это.

— Это наша дочь. — Я снова взял ее за руку, ее ладонь выдиралась из моей. Приложил к ее животу. Она затихла. — Анастасия, ты должна быть со мной. Саймон не поймет. Как сможет понять мужчина, который стерилен? Между нами есть что-то живое, то, что взаправду важно.

— Для романа? Ты готов на все ради продолжения.

— Мы бросим книгу. Сожжем ее, как первую, только не оставим ни единой копии.

— Ты чокнутый. Я с тобой связалась, только чтобы…

— Это неправда. Саймон разведется с тобой. Я не вижу других вариантов. Я немедленно оставлю Мишель. Она будет довольна, что получит всю компенсацию за предоплату нашего круиза.

— Какого круиза?

— На Карибы, в июне. Но с этим покончено.

— Нет.

— Пойдем со мной, Стэси. У меня есть деньги. Если мы уедем сейчас, нам не нужно будет возвращаться.

— Куда мы поедем?

— В другую страну.

— В Мексику?

— Конечно.

— Я не говорю по-испански. И ты тоже.

— Мы купим словарь.

— Если мне и впрямь надо учить язык, пусть это будет русский.

— Тогда в Москву.

— Петербург? Там Набоков жил.

— Прекрасно. Тебе нужно что-нибудь надеть. Я вызову такси. В аэропорту найдем самолет. — Я встал. Она следом. Я вышел. Набрал номер на телефоне у кровати, со стороны Саймона. — Мне нужно такси в…

— Прошу тебя. — Стэси вздохнула и нажала отбой. — Тебе нужна я, а не другая страна. — Она обернула нас своей простыней и под этим покровом раздела меня.

— Я отправлюсь куда угодно, если ты будешь со мной.

— Мы уже здесь. Войди в меня.

Значит, все не важно? Последствия отложены, мы воспользовались моментом — нашим последним моментом.

Я составил нижеследующий отчет из газетных вырезок, а также полицейских рапортов и расшифровок стенограмм, ибо после случившегося все участники для меня стали недосягаемы. Я не профессиональный репортер, и обстоятельства не оставили меня беспристрастным. Но все же, несмотря на все оговорки, я чувствую, что обязан развеять слухи, которые сопровождают огласку, сопутствующую подобным обстоятельствам, и письменно изложить факты — с ясностью, каковой могу располагать по прошествии нескольких месяцев после окончания этой истории: в день возвращения из нашего трехдневного путешествия к океану Мишель взяла длинный перерыв на обед, чтобы съездить в Пало-Альто, — ее вторая за ту неделю полуденная вылазка в Университет Лиланда. В учебной части факультета английского языка она сообщила секретарю, что у нее назначена встреча с профессором Тони Сьенной, и ее отправили в факультетскую библиотеку. Она миновала закрытый кабинет, где встречалась с Тони Сьенной в прошлый раз, и попала в обшитую панелями комнату, где не было никого, кроме Тони. Он сидел за столом с библейским указателем, который она одолжила ему на днях.

Тони попросил закрыть дверь. Он выразил свое удовлетворение тем, что, послушавшись совета Донателло, она сразу принесла эту вырванную страницу ему, не тратя времени на менее уважаемых ученых, но когда она спросила о происхождении страницы, он замялся. Разумеется, он не отрицал, что отрывок дословно совпадает с текстом «Как пали сильные», тогда как бумага и чернила выглядели намного старше Анастасии, — но к чему или к кому следует отнести эту несообразность, он отказывался сообщить, пока Мишель не предоставит больше информации. Особенно его интересовали обстоятельства, при которых эта страница была получена, и возможное местонахождение остальных. После неоднократных заверений в том, что любые ее слова он сохранит в строжайшей тайне, и если дело дойдет до обвинения Анастасии в каком-нибудь злодеянии, он предоставит это дело ей, Мишель, та рассказала, что нашла страницу в собственной квартире, где ее, видимо, припрятал для надежности ее будущий муж. Однако, отвечая на вопрос, не считает ли она Анастасию и Джонатона сообщниками, она заверяла, что ее жених толком не общался со Стэси до выхода из печати «Как пали сильные».

Мало того. Мишель намеревалась доказать невиновность Анастасии — дабы убедить своего жениха, что ему не нужно защищать Стэси, храня в тайне свои подозрения, что ему следует смело доверять подобные проблемы будущей жене, а не распределять свои привязанности таким образом, который менее зрелой женщине дал бы повод для подозрения в неверности. К тому же, если бы Анастасия каким-то образом оказалась невиновной в вопиющем плагиате, самой Мишель не пришлось бы выяснять, откуда у ее будущего мужа взялась столь убийственная улика против ее лучшей подруги, как она попала к нему в руки и по какому соглашению, реальному либо им измышленному, на него падала ответственность за ее сокрытие.

— Возможно ли, чтобы Стэси не могла позволить себе новую бумагу, — спросила Мишель у Тони, — и была вынуждена использовать тетради, оставшиеся от?.. — Но вопрос прозвучал настолько глупо, что даже она не смогла договорить.