не кончилось. Строгий первосвященник и заклятый враг светских удовольствий, Климент вздумал, в ожидании карнавала, потребовать у польских принцев зачинщиков скандала, обещания не маскироваться. Он запрещал маскарады. "Ла Толла", вообразив, что данное обещание её не касалось, явилась на Корсо в карете, в сопровождении других женщин из общества Константина и Александра, все в костюмах и в масках. Против папских предписаний, в виде вызова, "Ла Толла" восседала на козлах рядом с кучером.  Папские сбиры исполнили свою обязанность. Отобрав платье и драгоценности, они увели "Ла Толла" в тюрьму, а затем заперли её в монастырь "Кающихся грешниц". По приказанию папы её одежду доставили во дворец Одескальки и передали королеве польской по принадлежности.  Климент удостоверял возвращение. Марысенька этим не удовольствовалась. Сожалея о беспутной жизни своих сыновей, она считала их имущество священным, сохранив особое представление о привилегиях королевства, несмотря на пребывание в Вечном Городе. Она потребовала немедленного освобождения куртизанки, её товарок и кучера, сидевшего в тюрьме, возвращения кареты и лошадей, по закону конфискованных. Марысенька, погружаясь с наслаждением в эту среду, принялась за дело с обычной страстностью. Напрасно папа ей доказывал, что она поощряет распутство своего сына. Принц Константин, по горло в долгах, не знал за что ухватиться. Ему пришлось заложить свою шпагу, подарок королевы английской, ожидавшей с его стороны лучших подвигов. Эта куртизанка обходилась ему 10 000 экю в год и обманывала его с его же слугой.  Новому члену Академии оставалось только взять на себя защиту этой плутовки. За этим дело не стало. "Ла Толла", уверяла она, вовсе не то, что предполагает Св. Отец; она была замужем за чиновником и посещала лучшее общество. Марысенька упоминала о маркизе Маккарани, к которой "Ла Толла" явилась на вечер, впрочем, без приглашения. "Ла Толла" по приказанию королевы получила звание графини де Ла-Пай. Наконец, истощив свои доводы, королева велела силой освободить "виновницу из тюрьмы", и скрыла её вместе с соучастником во дворце Одескальки. Марысенька доходила до сводничества, уверяя, что добродетель торжествует. Было решено, что "la Толла" и принц Константин будут жить в двух отдельных флигелях. Она добровольно забывала о коридорах.  Пала рассердился и вздумал мобилизировать свой караул. Тогда последовал взрыв. Марысенька грозила тотчас же покинуть город, где ей наносили такое оскорбление. Она более ни минуты не желала оставаться, и конюхам был дан приказ запрягать. Папа сдался. Кардиналы Отобуони, Барберини, Санрипанти, все поочередно старались успокоить "чрезмерное возбуждение" королевы, пытаясь придти к соглашению. Дело кончилось отъездом "Ла Толла" в Неаполь. Ей дали на дорогу карету шестерней, конвой в ливреях принца Константина и денег на расходы, из кармана Марысеньки.  Конец этой странной карьеры покрыть мраком неизвестности. Но собрание 212 сонетов, сохранившихся в библиотеке Ангелика, посвященных памяти "celebre puttana in tempo della Regina di Polonia" (знаменитой распутницы времен королевы польской), увековечивает память знаменитой "La Tolleida".  Среди всех этих волнений не заметно никаких следов политической деятельности, в которой бы участвовала вдова героя, растрачивая остатки славного наследства. Она, впрочем, следила за событиями дня, пытаясь изредка вмешиваться в дела. Из письма, сохранившегося в "British museum", мы видим, что в декабрь 1702 г. она сообщает папе важное известие: "Курфюрст Бранденбургский уполномочил принца Якова вести переговоры с королем шведским; в то же время Царь просил руки Марии-Терезии для своего сына. Портрет принцессы уже послан". Известие любопытное, но несколько сомнительное: сыну Петра I, несчастному царевичу Алексею, было тогда всего 12 лет. В 1704 г. Марысенька вздумала снова вернуться на сцену в передовой роли: в Польше возникли события, обещавшие открыть новые горизонты для семьи Собесских. Карл ХII, одержав победу над Петром 1-м в Ливонии, поразил Августа II в Польше и возвестил о низложении саксонца, советуя полякам избрание принца Иакова. На этот раз мать не задумалась принять сторону сына, права которого она оспаривала 8 лет тому назад.  Послав ему на помощь двух братьев, она писала:  "Король польский, Август II, нас до того измучил своею жестокостью, что вы должны, как мне кажется, немедленно присоединиться к Республике, -- во главе которой находится Примас, -- с просьбой заявить протест против короля, поставившего себе целью погубить нашу семью... Видя, что вы своим смирением и долготерпением нас довели до унижения, приходится взяться за другие средства..."  Но Август не терял головы. Не имея успеха в открытом поде, он всегда торжествовал в засадах. 29 февраля 1704 г., повинуясь требованиям своих польских сторонников, Иаков пустился в путь до польской границы. За полверсты от Бреславля его карета была окружена компанией саксонских драгун. Принцы напрасно протестовали: "На императорской территории осмелились поднять руку на тестя императора!" Тем не менее их схватили и увезли в крепость Плейсенберг, а затем в Кёнигштейн.  На этот раз Марысенька выражала свое горе в жалобах; она окончательно состарилась.  "Какой смертельный удар!" -- писала она своему сыну Александру. "Зачем я дожила до такого горя, я, готовая отдать всю свою жизнь за Вас. Если необходимо присутствие кого-нибудь из нас, чтобы насытить ненависть тирана, я готова идти в тюрьму, лишь бы освободить моих детей и сохранить им жизнь".  Она хорошо знала, что тиран не поймает её на слове, и находила другие утешения:  "Императрица мне писала... очень трогательно сообщив мне о негодовании Е. В. Императора по поводу этого дела... Его Первосвященство прислал мне кардинала Сакрипанти с собственноручным письмом... Весь собор кардиналов, главным образом кардиналы Сакрипанти и Оттобуони, выразили мне свое глубокое cочyвcтвие... Все вообще... люди из всех слоев общества... мне сочувствуют. Все от мала до велика в изумлении... При получены этого известия, во всех монастырях стали молиться, и я надеюсь, что Господь Бог, как говорит Св. Отец, желал меня покарать, так чувствительно поразив меня".  Она не забывала подробностей об автографах, о звании посетителей и пр. Вот конец письма:  "Скажите, могу ли я быть вам полезной? Думаете ли Вы, что я должна за Вас просить лично,