– Благословен Грядущий во имя Господне! – говорил Юбра. – Он сойдет, как дождь на скошенный луг и как роса на землю безводную. Души убогих спасет и смирит притеснителя…

– О ком говоришь? – спросил Мерик, пастух с добрым и умным лицом, напоминавшим древнего царя Хафру, пирамидостроителя, чьи изваянья стояли в соседнем храме с харчевней. – О новом пророке, что ли?

– Нет, о Том, Кого возвещает пророк.

– Пророки пророчат, сороки стрекочат, а нам от того ни тепло, ни холодно, – проворчал болезненного вида человек с желчной усмешкой на тонких губах, Мермоз, соловар с Миуэрских Озер.

– Истинно так! Бедным людям от пророков пользы мало, – подтвердил поселянин Анупу, старый, шершавый, корявый, как из земли выкорчеванный и землею обсыпанный пень. Молча ел он хлебную тюрю, жуя беззубыми деснами, и кутался в овечий мех от озноба. Вдруг оживился и начал говорить с таким видом, как будто вспомнил что-то веселое.

– Сорок лет я на себе пахал, волов купить не на что, а земли у нас сколько, сами знаете, – с плат головной. А позапрошлым летом берег в половодье подмыло, сделался оползень, четверть поля в реку ухнуло, едва и домишка не сполз. Понаехали сборщики. «Недоимка, – говорят, – за тобой, Анупу, большая: десять четвертей пшеницы, десять – полбы, да ячменя – тридцать». – «Ничего у меня нет, – говорю, – потерпите, отцы!» – «Нет, – говорят, – казна не терпит, ложись!» А один из-за другого знак подает: «смажь!» А мне и смазать нечем. Разложили, отодрали. Да кстати, и женку, – очень за меня ругалась. И сослали чистить каналы, в самый лютый зной, на солончаки Сэтовы. По колено в воде, мошкара заела, трясовица трясет. Вот и сейчас, к ночи, зуб на зуб не попадает. А земляк намедни сказывал, женка померла, домишка развалился, двух сынов в ополченье забрали, а дочку сманили в блуд купцы мадиамские. И возвращаться не на что… Так вот, говорю, на что мне и пророки?

Мерик подбросил соломы в костер. Пламя вспыхнуло ярче, озаряя в черно-звездном небе лицо Сфинкса. Между львиными лапами его спала Тавифа с грудным младенцем на руках.

Тавифа значит «серна». У нее были глаза, как у дикой серны, детские, длинные, до полщеки, ресницы, и такая улыбка, что Узеру, сыну Мерика, юноше с девически нежным и грустным лицом, глядя на нее, хотелось плакать от счастья. Он смотрел на нее, точно молился: ему казалось, что это мать Изида с младенцем Гором и что Сверкающий-Ужас только для того уставил каменные очи в звездно-черную тьму, чтобы стеречь Младенца с Матерью.

– Горько пахарю, да не слаще и воину, – заговорил старичок, худенький, сухенький, похожий на полевого кузнечика, отставной сотник, Азири. – Лезет воин на гору, кладь несет на плечах, как осел, воду лакает из лужи, как пес; увидит врага – дрожит, как птица в сетях; а вернется домой, весь изранен, источен болезнями, как червями старое дерево, – работать мочи нет, а просить стыдно, – ложись да помирай!

Не сказал, но все поняли: «ни на что-де пророки и воину».

– Полно-ка, братцы, каркать, – заговорил Мерик, оглядывая всех с ясной улыбкой. – Сорок лет я на свете живу, много видел дурного, да много и хорошего. Жизнь человечья такая, что не скажешь «совсем хороша», да и «совсем дурна» не скажешь, а так, вперемешку: плохо сегодня – завтра получше.

– Нет, лучше не будет, – возразил Мермоз. – Плохо сейчас, а будет хуже. И в древних свитках писано: даст людям Господь трепещущее сердце, истаеванье очей, изныванье души, и будут трепетать ночью и днем; днем скажут: «О, если бы ночь!», а ночью: «О, если бы день!» И небо над головами их сделается медью, а земля под ногами – железом, и прах будет падать на них, пока все не погибнут…

– Нет, не погибнут: придет Избавитель и спасет погибающих, – сказал Юбра тихо и просто.

– Чем спасет, мечом или словом? – спросил человечек плюгавенький, с угреватым лицом, с востреньким, красным носиком, с косыми, шмыгающими глазками, выгнанный со службы судейский писец, Херихор – Херя, по лицу видно, сутяга, ерник и ябедник.

– А по-твоему, чем? – ответил Юбра уклончиво: побаивался Хери; говорили, будто он сыщик.

Тот помолчал, приложился к походной сулейке, подмигнул и сказал:

– Мечом. А нет меча, топором, дубиной. Пока богачей за горло не взять да толстых пуз не повытрясти, не отдадут, что награбили… Ну, да полно болтать, – делать надо!

– Что делать?

– Кликнуть клич по земле: «Вставай, голытьба, подымайся, грабь, бей, жги!» Загорится великий пожар, и будет небывалое: новыми богами сделаются нищие, и перевернется земля вверх дном, как вертится гончарный круг горшечника!

– Этого говорить не надо, сын мой! – остановил его Ахирам. – Даже в мыслях твоих не злословь начальника и в клети твоей не брани богатого, потому что птица небесная может перенести слово твое.

– А-а, струсили? Ну, так и чесать языков нечего! – засмеялся Херя, закинув голову, поднял сулейку и вылил в рот последние капли.

– Да кто ты, кто ты такой, откуда взялся? – вдруг всполошился Юбра.

– А сам ты кто и с пророком твоим? Побродяги, чай, беглые рабы, мошенники, висельная дичь, – много мы таких видали, тьфу!

Замолчал, оглянул всех осовелыми, но все еще хитрыми глазками и начал опять ласково:

– Полно, старичок миленький, не сердись, хочешь, поцелуемся?.. Эх, братцы, жалко мне вас! Темные вы люди, бедные, всякий вас обидеть может, и заступиться некому. А я бедных людей вот как люблю, – душу за них положить готов! – И вдруг, нагнувшись к Юбре, шепнул ему на ухо: – Кики Безносого знаешь? Умная голова, умнее всех пророков. На Верху, говорят, опять зашевелился! Вот бы к кому пристать. Хочешь, сведу?

Юбра молча отшатнулся от него. И все молчали, как будто и вправду струсили.

Вдруг далеко в пустыне послышалось голодное рыканье льва, и псы у овчарен залились неистовым, воющим лаем.

Мерик встал, с величавой любезностью, свойственной людям пустыни, поблагодарил гостей за беседу и пошел с двумя пастухами в сторожевой обход. А остальные начали укладываться на ночь, тут же, у костра, на теплом песке, кутаясь в меха и плащи.

Иссахар подошел к Юбре, отвел его в сторону и сказал:

– Можно видеть пророка?

– Отчего нельзя? Завтра все увидят.

Иссахар помолчал, оглянулся, не подслушал бы Херя, и спросил шепотом:

– Кто он, откуда?

– Жрец-уаб, а откуда, не знаю.

– Правда, не знаешь или не хочешь сказать?

– Нет, правда.

– А имя как?

– Незер-Бата.

Иссахар знал, что Бата – одно из имен Озириса: Душа Хлеба, Плоти Божьей, дробимой людьми и вкушаемой; а Незер – Отпрыск, Сын. Незер-Бата – Сын Озириса, Второй Озирис.

– Ты израильтянин? – спросил Юбра.

– Израильтянин.

– Ваш Моисей – великий пророк, а этот – больше…