На опоясавших арену многоярусных рядах поднялись с плетёнок строго одетые в тёмное мужчины и женщины с прикрытыми лицами, чтобы одинаково отвесить церемониальный поклон. Вышли судейские в лаковых масках, каждый нёс в вытянутой руке позолоченный ритуальный шнур; отовсюду их приветствовал стук ладоней по доскам ярусов для сидения. Судьи жестоких игр выступали чинно, как предписывает обычай, — по чёрным оскаленным маскам прорисованы кроваво-оранжевые полосы, уши масок как бы пламенные. Юнцы в масках сна и утомления мели дорожки для подхода бойцов с наставниками и прислужниками, а из-за занавесов низкого прохода, ведущего к норам свирепых единоборцев, дрожью доносился серебряный бой палочек по металлическим полосам.

— Школа Низвергающих выставит трёх. Никто не видел их. По слухам — настоящие каменные чудища, обладающие полным совершенством воли.

— Я ставлю на проверенных, испытанных бойцов. Седые уши, проседь на теле — вот знаки, указывающие победителя.

— Вспомните Мака Щелкуна. Один звук его шагов обращал в бегство.

— Где теперь тот Щелкун! всё уходит.

— Его кровь сохранилась в сыне. Я уверена, мотаси, он пробьётся к званию Царя. Он не отступает.

— Кто ставит на Тайса Громового?.. не откажите смешать чашечки и выпить за его триумф.

Вдоль ярусов сновали недоросли с чайниками кипятка. Густой отвар зрители приносили с собой, каждый — состав собственного изготовления по рецепту, заповеданному предками. Здесь сошлись избранные, тонко сведущие в бойцовских приёмах, даже переливах взглядов, а также в составных напитках. Несколько капель на дно чашечки, плывущая по краю струйка кипятка — и ароматный пар взлетает к жаждущим ноздрям, вдыхается чуть приоткрытым ртом. Рассуждают о цветности, крепости, угощают соседа каплями своей рецептуры и (тончайшая изысканность!) смешивают растворы. Иногда возникают столь диковинные сочетания, такие букеты, что душа от тела отрывается.

— Отрыв?

— Отрыв, мотагэ. Чем, скажите, вы добиваетесь этой глубокой горчины на придыхании после осушения чашечки?

— Тайна сокрыта в фактуре камня, из которого выплавлена чашечка. И эта тайна, увы, утрачена! Неизвестно, где та глыбь, в которой добывался камень...

— Какая страшная потеря! Неужели нельзя отыскать...

— Мои сыновья проводят розыски.

Юнцы пошли вокруг игровой площадки, подняв над головами и повернув к зрителям плакаты с каллиграфическими надписями: «Представляем бойцов первого квадрата».

Зал оживился, но не прозвучало ни звука лишнего. Когда выходят бойцы с сопровождением, всё стихает. Глашатай называет имена; благодаря особой акустике зала негромкий голос слышен до самых верхних рядов. На глашатая и бойцов наведены чувствительные микрофоны, ловящие каждый шелест.

Плакаты в руках сменились новыми: «Начинаем взвешивание бойцов».

Весы выверены и опломбированы. Для оценки весовых категорий нужна точность до камешки!

— Открыть помост для освящения, — скомандовал распорядитель.

Юнец и юница, одетые как двойня, снимают с помоста полотнище тонкой оранжевой ткани. Вздох восхищения, шёпот сомнения, цыканье скептиков и шелест рассуждений. Помост новый, скрупулёзно выделанный краснодеревщиками по образцу старого. Платформа бархатистая, как ушки новорождённого, в центре трёхступенчатая пирамида — Гора. Взойти на её вершину сможет самый неукротимый, ярый и бесстрашный боец, обладающий всеми достоинствами — каменной волей, гибкостью клинка, быстротой пули и, что не менее важно, абсолютной чистотой и цельностью звонких зубов.

Наследный жрец маленькой кисточкой совершил обметание углов помоста и верха Горы. Зал, благоговейно сложив ладони, повторял за ним заклинание, призывая па зрителей, бойцов и место непримиримых схваток светлый дух истины и справедливости. Те, кто происходил из жреческих семей, молились с поднятыми руками, громче прочих — таково их родовое право и обязанность: подкрепить моление священника своим сильным словом.

— Будьте жестоки, не отступайте, стойте до последнего — и да стоит град так же, как вы, — произнес распорядитель последнее напутствие.

Трудно понять тех сторонников новомодных веяний, которые считают жестокие игры пережитком и неистовством, пробуждающим реликтовые животные инстинкты! Нигде не увидишь таких светящихся глаз, таких одухотворённых лиц, как вокруг помоста!

«Схватка», — объявили плакаты.

Судьи встряхнули шнурами, и первая пара бойцовых свинов, свирепо стрекоча великолепными резцами, начала сходиться на плоскости помоста, цокая коготками по доскам. Мясистые и плотные, на сильных ножках, с сильными подтянутыми брюшками, в ершистой и жёсткой шёрстке, поднятой вздыбленными хохлами на макушках и раскинутой симметричными розетками по холкам, они были бесподобны. Один рыжевато-серый, с белыми боками, другой сплошь полночно-чёрный. Зал замер, опьянённый составными напитками, приготовленный к зрелищу нетерпеливым ожиданием, заворожённый музыкально изменчивым зубным стуком и волшебно-грациозной поступью поединщиков.

Многие сотки глаз были устремлены на свинов, а тишь стояла такая, что слышно было каждое касание когтей, каждую руладу, каждую трель стремительного стрекотания. Свины переступали передними лапками, припрыгивая задними. Они описывали полукружья на восточном поле помоста, присматриваясь к противнику и примериваясь, как выгодней сделать выпад или стойку-вскидку на запугивание. Кто-то беззвучно строчил в блокноте: «Первый поединок, Тоха Мышца и Квин Полночь, сближение в восточном поле, ход по часам». Хорошая примета! осталось сосчитать, сколько раз за турнир свины пойдут по часам — выбор бойцами направления хода может значить благое или неблагое будущее самых разных начинаний.

Сшиблись! Ряды общим движением качнулись к помосту — свины вскинули мордочки, поднявшись на вытянутых передних лапках. Цокот зубов стал слитным, и тут Тоха прянул на Квина, метясь нанести тычковый удар и горло, но Квин не был настолько упоён своей песней, как могло показаться, — оборвав дробь, он изогнул переднюю часть туловища, уходя от тычка, и, вывернув шею, ударил Тоху сомкнутыми обнажёнными резцами в верхний правый скос мордочки. Оскорблённо стрекоча, Тоха отскочил, но тотчас возобновил подкрадывание в низкой, притворно безобидной стойке. Два стрёкота сплетались в боевую симфонию. Болевшие за Мышцу тайно заклинали: «Кусь! Кусь!», подбивая любимца на чистую победу укусом. Однако Тоха демонстрировал высшее благородство — даже уступив в первой сшибке, он не намеревался пускать в ход острия резцов. Квин растопорщил лаково-чёрную шёрстку, глазки его полыхали рубинами, а стук зубов стал вкрадчивым, почти нежным. Стоявшие за Полночь переглядывались, говоря жестами: «Квин твёрд! Высоко держится!»

Пробежка! Тоха быстрым полубегом-полускоком обогнул Квина, каждый миг грозя боковым ударом. Квин, не склоняя головы, повернулся на когтях передних ножек, подгребая задними в сторону.

Скок! Тоха взлетел над досками. Квин, непоколебимый в своей выдержке, не дрогнул, выжидая приземления противника. Это был показной, не атакующий скок. А вот ход, который озадачил Тоху, — вольным броском Квин оказался на нижней ступени пирамиды.