– Пенсия копеечная, решил чуть заработать, а тут вы. Ничего я вам не собираюсь платить!

Подобная наглость не могла остаться без ответа. Так вся паства отобьется от рук… Старичка повели за табачный киоск. Бить его сильно не собирались – еще откинет копыта, просто разукрасить физиономию. И отобрать две авоськи с вином, которым собирался торговать дед. В следующий раз будет думать, куда прется и с кем имеет нахальство так грубо разговаривать.

Равиль успел несильно хлопнуть деда ладонью по уху и ударить кулаком в живот, как тот дед вытащил заточенную отвертку и с непостижимой для его возраста силой и резкостью ударил Равиля в ухо, а напарника – в живот. Оба скончались в реанимации в больнице. А дед пришел в отделение милиции, бросил на стол дежурного испачканную в крови отвертку и потребовал положенную ему, как ветерану Отечественной войны, теплую и не переполненную людьми камеру. После разбирательств его отправили домой. Норгулин же решил, что пора выяснить отношения с клубом, на который у него было немало оперативной информации.

В семь вечера амбалы, как обычно, собрались на тренировку. Тут и заявился Норгулин со своими сотрудниками и СОБРом. Кто-то из амбалов попробовал оказать сопротивление. Но с собровцами воевать – это не со старушками разбираться. Прикладом в лоб, рукояткой по шее, кованым ботинком по почкам. Лежите спокойно, парни, хуже будет…

Когда амбалов в полвосьмого выгружали из автобусов во дворе УВД, все сотрудники сбежались поглазеть на толпу «Шварценеггеров». Пришибленная пустым мешком, трясущаяся и плачущая горючими слезами стокилограммовая горилла – зрелище впечатляющее… А пятнадцать трясущихся горилл…

В отношении четверых удалось доказать разбойные нападения, были изъяты похищенные вещи. Остальных пришлось отпускать. Но Норгулин знал, что им еще встречаться и встречаться…

– Бог мой, когда же все это кончится? – вздохнула Света, отхлебывая чай из стакана в серебряном тяжелом подстаканнике. Подстаканники изъяли сегодня ночью, и трудно было отказать себе в удовольствии попользоваться ими, прежде чем сдать в камеру хранения для вещественных доказательств. – Убивают они друг друга, убивают. Садятся в тюрьму. Дохнут как мухи. И все равно меньше их не становится.

– Никогда это, Светочка, не кончится, – рассудительно произнес Норгулин. – На место одного павшего бойца встают трое новых.

– Почему бы им не жить, как все люди? Почему обязательно нужно грабить, пытать, убивать?

– Деньги. Мани-мани, – сказал Норгулин. – Если и те, что с депутатскими значками, и те, что при власти, и те, что постоянно на экранах телевизоров и в газетах маячат как форейторы прогресса, воруют, воруют и еще раз воруют, почему бы этим детям перестройки не грабить и не убивать?

– Мне иногда кажется, над нами всеми нависла черная тень. – Светлана отхлебнула чай. – Зло растекается подобно гною из нарыва. Какое-то космическое зло, от которого подпитываются, черпают силы все больше и больше людей. Насилие, смерть – мы ничего не можем поделать с этим, они символ времени. Автомат Калашникова – любимая вещица в наше время. Да что бандюки! Мы сами что, не попадаем под эту тень, которая захватывает все новые и новые пространства? Мы тоже живем насилием и смертью. Мы, сотрудники милиции.

– Не равняй, – поморщился Норгулин. – Цели разные. Мы хотим эту тень разогнать. И тут вряд ли применимы слова о том, что мир спасет доброта, что, получив по левой щеке, нужно подставить правую.

– По-моему, мы попали в заколдованный круг, из которого не выбраться. Мы зациклены на насилии.

– А на чем нам, стражам порядка, еще быть зацикленными? – встрял в беседу Рудаков. – «Место!» – любая дрессированная собака знает эту команду. Дикая – не знает. Любой человек, которому по душе насилие, тоже должен знать эту команду. Хищник, не знающий своего места, становится людоедом.

– Правду глаголешь, друже. – Норгулин налил вторую чашку темного чая, похожего на чифирь.

– В каждом человеке живет зверь. Это все знают. У некоторых он сидит где-то глубоко, у других – не очень, готовый в любой момент вырваться на волю. В каждом есть свое зло, – продолжил Рудаков. – Вы не задумывались, почему во время социальных катаклизмов обезумевшие толпы жгут книги, уничтожают произведения культуры?

– Не задумывались, Спиноза ты наш, – хмыкнул Норгулин.

– Книги, произведения культуры требуют от человека работы души. Большинству же людей это претит, у них в глубинах подсознания нарастает протест, который вырывается наружу таким вот образом. Так и добро. Оно тоже требует душевной работы. Зло – нет. Отдаться злу просто. Это освобождение от условностей, обязанностей, это возвеличивание собственного Я и презрение других Я. Чтобы этого не происходило, на протяжении тысячелетий в обществе вырабатывались формы контроля.

– А у самого человека, внутри, не должно быть такого контроля? – спросила Светлана.

– Должен быть. И есть. На то он и человек.

– Нужно сеять разумное, доброе, вечное, – улыбнулась Светлана. – Решать социальные проблемы. Нужно, чтобы люди жили достойно. Насилие на насилие – мы так ничего не изменим.

– В наш лагерь затесались гуманисты, – возмутился Норгулин. – Светлана решила вступить в Комиссию по правам человека и давать интервью о применяемых в милиции негуманных методах.

– Да никуда я не решила вступать. Я такая же, как вы. Просто натура более тонкая и трепетная.

– Доброе, разумное, вечное в человеке. Разрешение социальных проблем. Борьба с голодом и болезнями. Хорошо сказано… – Рудаков тоже потянулся к чайнику. – В одном европейском городе полиция на два дня объявила забастовку. Горожане разнесли все, что могли, разграбили магазины, перебили витрины. На два дня отпущен контроль. И маленькое зло в душе маленького человека, помноженное на десятки тысяч индивидуумов, приобретает характер взрывной волны. В каждом обществе есть определенный процент людей, зверь в которых при малейшем ослаблении готов вырваться наружу.

– И какой процент?

– Не знаю. Достаточный, чтобы взорвать общество. Любое общество стабильно, пока в нем действует эффективная система контроля. Главное же средство его – страх переступить черту. Страх наказания. Страх за жизнь. За свой налаженный уклад. Смотрите, на Западе многие думающие люди поражаются: последние тридцать лет идет дикий всплеск преступности и насилия во всех без исключения западных странах. И на протяжении этих же лет идет гуманизация – наказаний, тюрем. Система контроля на глазах изничтожается. – Рудаков встал, прошелся по комнате со стаканом в руке.

– Точно глаголешь, Рома, – кивнул Норгулин. – Я вон в прошлом году был по обмену опытом в Штатах. Иду по улице в Нью-Йорке. Полдевятого – все куда-то мчатся. Ну, думаю, может, Кинг-Конг объявился? А что оказалось? После девяти у них по городу никто не ходит. Город полностью отдается во власть бандюков. А есть районы, куда вообще нормальному человеку не ступить. Проехался там на патрульной машине. Братцы, я вам скажу, мы до таких рож еще не дожили. Жуть жуткая. Людям нормальным это все осточертело, но у них тоже полно «плакальщиков» о правах человека. Судебная система абсурдна. Мне рассказывали – вор ночью через крышу пытается проникнуть в магазин, стеклянная крыша проваливается, он ломает себе все кости. Подает на хозяина магазина в суд – мол, тот должен был принять меры по укреплению крыши. И выигрывает у бедолаги-хозяина несколько сот тысяч долларов!.. В тюрьмах жизнь лучше, чем в наших гостиницах и санаториях. Никто ничего не боится.