В начале августа нас срочно вызвали в Москву. Выехали Прокофьев, Саянов и я, а от редакции „Ленинграда“ — Борис Лихарев, Дмитрий Левоневский и Николай Никитин. В пути мы узнали, что в этой же „Красной стреле“ едут секретари горкома партии — Попков и Широков.

„Что же такое стряслось?“ — принялись гадать мы. Обсудили многие материалы, напечатанные в последних номерах журналов, но никому и в голову не пришло вспомнить „Приключения обезьяны“.

Утром того же дня мы попали на прием к начальнику Управления пропаганды ЦК Александрову. Нам думалось, он сразу начнет распекать нас, но говорил он каким-то приглушенным, тихим голосом, оба, мол, журнала печатали сырые, малохудожественные, а порой и идейно вредные произведения, но чашу весов переполнил рассказ „Приключения обезьяны“, поэтому нас всех вызывают на Оргбюро ЦК.

— Подготовьтесь к ответу, — посоветовал он. — Приходите к восемнадцати часам.

— Я виноват, — принялся корить себя Саянов. — Ведь знал, что повесть Мих-Миха „Перед восходом солнца“ разнесли в пух и прах и не дали напечатать конец. Не ко времени он ее писал. И вот угораздило!

— Зачем же он „Обезьяну“ подкинул вам? — спросил Прокофьев.

— Да не подкинул, — с досадой сказал Саянов. — Я сам выпросил у него…»

Итак, В. Саянов, уходящий с поста ответственного редактора «Звезды», вдруг, не посоветовавшись даже с намеченным в преемники П. Капицей, заводит в последнем редактируемом им выпуске журнала новую рубрику «Новинки детской литературы». И… печатает рассказ, написанный Зощенко полтора года назад и уже публиковавшийся в журнале «Мурзилка». Более того, этот же рассказ был помещен в книжечке рассказов Зощенко, вышедшей в библиотечке массового «Огонька» в Москве летом того же 1946 года. А публикация в «Звезде» происходит вообще без ведома Зощенко (хотя Саянов и говорит, что «сам выпросил» рассказ у него). Но сомневаться в искренности Зощенко никак не приходится — ни вообще, ни, еще того безусловнее, в письме Сталину.

Значит, кому-то была нужна именно эта публикация как конкретный повод для удара по Зощенко. Наверняка цековским разработчикам деталей данной идеологической кампании, которую по указанию Сталина развернул затем в своем докладе Жданов. И. здесь, в комбинации вокруг Зощенко, не обошлось, надо полагать, без его давнего недруга Вс. Вишневского (статья которого «Вредный рассказ Мих. Зощенко» появилась в газете «Культура и жизнь» уже на следующий день после фактически ночного заседания Оргбюро, где присутствовал и с резким осуждением Зощенко выступал Вишневский. Он явился на это заседание как на торжественное мероприятие, надев все свои ордена и медали, безусловно осведомленный о закулисной стороне происходившего действа). Не исключено, он и надавил на Саянова, дабы эта публикация произошла в ленинградском журнале, в редактируемой им «Звезде». Не зря Жданов недовольно оборвал П. Капицу, выступавшего после его доклада на писательском сборе в Смольном, когда тот сказал, что «Приключения обезьяны» напечатаны не только в «Звезде» с ее двадцатитысячным тиражом, но еще раньше в приложении к «Огоньку» тиражом в сто тысяч. «И до москвичей доберемся, говорите о своих ленинградских делах», — мгновенно бросил реплику Жданов.

Зощенко однако ни тогда, ни потом не старался проникнуть в помыслы и души участников этой комбинации…

Перемолочная машина сразу набрала нужные обороты.

Что мог противопоставить этой машине Михаил Зощенко, считавший себя советским писателем? Убежденный атеист, он искренне верил в свет человеческого разума, исповедовал идеалы социальной справедливости; но его идеалы и вера подменялись идеологическими догмами, лозунгами, партийными установками, которыми целенаправленно забивали сознание людей. Не забудем и про массовый террор в стране, совершавшийся в течение всего времени существования режима.

Единственной опорой его души была Литература. Но и эта опора, эта любовь, эта цель, призвание, содержание всей его жизни оборачивалась подменой, ибо исчезали критерии творчества, процесс сочинительства превалировал над искусством, изменялись сами представления о желаемом результате.

Очевидно, только через совокупность всех этих и иных сугубо насущных причин, вызвавших глубокий внутренний кризис, можно понять и объяснить покаянное письмо Зощенко своему главному хулителю и оскорбителю Жданову. Оно было полностью опубликовано лишь в 1992 году.

Напомним хронику событий. Постановление ЦК о ленинградских журналах было принято 14 августа 1946 года. 15 и 16 августа, еще до публикации постановления, в Ленинграде, в актовом зале Смольного, выступает Жданов — перед партийным активом и перед писателями города. 19 августа проводится заседание правления Ленинградского отделения СП. Зощенко и Ахматову выводят из состава правления, а Зощенко снимают и со всех других его выборных постов. Среди выступавших на заседании с «вполне подлыми речами» (по записи Б. М. Эйхенбаума) был и «серапионов брат» Зощенко Н. Никитин. 20 и 21 августа в газетах «Культура и жизнь» и «Правда» публикуется само постановление ЦК. Словно спущенные с цепи, газеты и радио тотчас бросаются на все лады трепать имена Зощенко и Ахматовой, находят и добавляют к ним новые жертвы в этой развернувшейся общегосударственной охоте. 26 августа Зощенко направляет письмо Сталину — в надежде искренне объясниться и как-то изменить эту немыслимую и страшную ситуацию. А через неделю, 4 сентября, президиум правления СП СССР исключает Зощенко и Ахматову уже из Союза писателей — «как несоответствующих в своем творчестве требованиям параграфа 2 Устава Союза, гласящего, что членами Союза советских писателей могут быть писатели, „стоящие на платформе Советской власти и участвующие в социалистическом строительстве“». (И здесь застрельщиком был Вс. Вишневский, который в своем выступлении на заседании президиума заявил: «Я полагаю, что надо ставить вопрос о дальнейшем пребывании в Союзе и Ахматовой и Зощенко».)

Потрясение, испытанное Зощенко от постановления ЦК и последовавших событий, было не сравнимо ни с одной из прежних критических проработок, в которые он попадал. Это был взрыв и обвал всего его бытия, писательского и человеческого. И крах быта, поскольку моментально наступило безденежье: с Зощенко расторгли все договоры издательства и театры, потребовав при этом возврата авансов.

А сам акт исключения из Союза писателей оставил Зощенко и его жену без хлебных и продуктовых карточек, по которым еще жила страна после войны. (Вера Владимировна числилась его секретарем-машинисткой.) Пользоваться же дорогими коммерческими магазинами в создавшихся обстоятельствах им было невозможно. Видимо, в этот момент мог сработать один из свойственных Зощенко болезненных страхов, о котором весьма верно написал в своей статье Андрей Синявский: «Перед ним вставал призрак нищего — один из устойчивых „архетипов“, издавна вызывавший у Зощенко суеверный ужас. В особенности его преследовал образ интеллигента, ставшего нищим».

И тут, не получив ответ на свое письмо Сталину, которое, казалось, никак не повлияло на беспощадный накат событий, грозивший совсем поглотить его, Зощенко через полтора месяца, 10 октября, обращается к Жданову, в точности повторяя события 1943 года, когда после письма Сталину он обращался к Щербакову.