Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобно тому, как в очах Руперто померк свет, в нашем доме померкла любовь. Видимо, без его взглядов она существовать не могла. Наши посиделки в патио утратили свою прелесть. Антонио ходил мрачнее тучи.
— Безумие друга ужаснее, чем его смерть, — приговаривал он. — Руперто прекрасно все видит, но считает себя слепым.
А я, задыхаясь от гнева и, наверно, от ревности, думала, что дружба для мужчины гораздо важнее любви.
Оторвавшись от губ Антонио, я вдруг заметила, что канарейки вот-вот вопьются ему в глаза. Тогда я заслонила его собой, своими волосами: они у меня густые и накрыли его лицо, будто одеялом. Я велела Руперто закрыть дверь и окна, чтобы в комнате стало совсем темно и канарейки уснули. Ноги у меня болели. Сколько времени я так просидела? Бог весть. Постепенно до меня доходил смысл страшного признания. А когда дошел, я в исступлении, в горестном исступлении припала к мужу. Ведь я поняла, как ему было больно, когда он замышлял и приводил в исполнение свой хитроумный план, решив с помощью яда кураре и стайки маленьких пернатых чудовищ, которые, как преданные няньки, выполняли любую прихоть Антонио, принести в жертву любви и ревности глаза Руперто и свои собственные, чтобы им, бедняжкам, впредь было неповадно смотреть на меня.
Томас Бейли Олдрич
Одинокая женщина и ее душа
Женщина сидит в доме одна. Она знает, что в мире никого больше не осталось — все люди, кроме нее, умерли. Вдруг раздается стук в дверь.
Юджин О’Нил
Крест на карте
Действующие лица
Капитан Исайя Бартлет
Нэт Бартлет, его сын
Сью Бартлет, его дочь
Доктор Хиггинс
Силас Хорн, старпом, Кейтс, боцман, Джимми-Гаваец, гарпунщик } со шхуны «Мэри Эллен»
Сцена. «Каюта» капитана Бартлета — комната в самой верхней, напоминающей маяк, части дома, расположившегося на высокой точке калифорнийского побережья. Внутри помещение обставлено как каюта капитана дальнего плавания. На переднем плане слева — иллюминатор. Чуть дальше — ступени трапа. Еще дальше — два других иллюминатора. На заднем плане слева — комод с мраморной столешницей. На нем — корабельный фонарь. В глубине сцены в центре — приоткрытая дверь, ведущая к лестнице вниз, в основную часть дома. Справа — двери, у стены — койка с наброшенным одеялом. На правой стене — пять иллюминаторов. Прямо под ними — деревянная скамья. У скамьи — длинный стол и два стула с прямыми спинками; один стоит перед столом, другой — левее. На полу — дешевый темный половик. В потолке — окно, занимающее пространство от двери до противоположной стены. В правом углу окна корабельный компас. От нактоуза[93] сверху падает свет и, проникая в комнату, отбрасывает на пол округлую колеблющуюся тень.
События относятся к осени 1900 года. Ясная ветреная ночь, самое ее начало. Лунный свет, рассеянный ветром, завывающим в скрипучих уголках старого дома, не спеша вползает в иллюминаторы и, как осевшая пыль, круглыми нашлепками покоится на полу и на столе. Навязчивый однообразный рокот прибоя, слегка приглушенный, доносится с пляжа внизу.
Занавес подымается. Дверь в глубине сцены медленно открывается, и в дверном проеме возникают голова и плечи Нэта Бартлета. Он торопливо оглядывает комнату и, убедившись, что она пуста, подымается и входит. Он делает знак кому-то внизу, невидимому в темноте: «Порядок, доктор». Доктор Хиггинс входит вслед за ним и, притворив за собой дверь, останавливается, с любопытством осматриваясь. Это худощавый, невысокий мужчина лет тридцати пяти, что-то неуловимо выдает в нем врача. Нэт Бартлет — высоченный, костлявый детина весьма неясного телосложения. Его правая рука ампутирована по самое плечо, поэтому правый рукав плотного бурого пиджака болтается и хлопает его по бокам при движении. Он выглядит гораздо старше своих тридцати. Его сутулые плечи словно придавлены непосильной ношей в виде непропорционально большой головы с тяжелой копной спутанных черных волос. У него длинное, худощавое, печальное лицо с глубоко посаженными черными глазами, крупный орлиный нос, длинный рот с тонкими губами, скрытый щеточкой неухоженных усов. Он говорит низким, глубоким голосом, с загробными, металлическими интонациями. Кроме бурого пиджака, на нем вельветовые брюки, заправленные в высокие ботинки на шнуровке.
Нэт. Вам хорошо видно, доктор?
Хиггинс (преувеличенно непринужденно, выдавая тем самым некоторую скованность). Да... отлично видно... не стоит беспокоиться. Сегодня такая яркая луна...
Нэт. Повезло нам. (Не спеша идет к столу.) Он вообще против любого освещения... Последнее время... ему хватает и отражения от нактоуза.
Хиггинс. Он? Ах да, вы имеете в виду — ваш отец?
Нэт (грубовато). А кто же еще?
Хиггинс (с ноткой удивления — оглядывая комнату в замешательстве). Правильно ли я понимаю, что это как бы каюта?
Нэт. Да... Я же предупреждал вас.
Хиггинс (удивленно). Предупреждал? Что значит «предупреждал»? По-моему, это нормально и даже интересно, этакая причуда.
Нэт (многозначительно). Да уж, пожалуй, куда как интересно.
Хиггинс. Так вы говорите, он все время проводит наверху? И не спускается?
Нэт. Ни разу за последние три года. Еду приносит моя сестра. (Садится на стул слева от стола.) Там, на комоде, — фонарь. Принесите-ка его сюда и присаживайтесь, доктор. Зажжем свет. Прошу прощения, что привел вас сюда, в этот скворешник... но... здесь нас никому не подслушать. А увидев, какую безумную жизнь он ведет... Поймите, я хочу, чтобы вы знали факты — только факты! — и поэтому нам необходим свет. В противном случае, здесь все покажется просто сновидениями, сбывшимися снами, доктор.
Хиггинс (с улыбкой облегчения тащит фонарь). Света от него немного.
Нэт (словно не обращая внимания на этот комментарий). Этого света ему не заметить. Его глаза заняты другим — там, снаружи. (Делает рукой широкий жест в сторону моря.) Ну, а уж коли заметит — пускай спускается. Вам все равно не миновать с ним свидеться — рано или поздно. (Чиркает спичкой и зажигает фонарь.)
Хиггинс. А он... где?
Нэт (тыча пальцем вверх). Прямо над нами, на палубе. Да сядьте же! Он не придет — по крайней мере сейчас не придет.
Хиггинс (осторожно садится на стул у стола). Так у него там, на