Мне было бы легче легкого злоупотребить всем, что я знаю, всем, что вынуждены были мне открыть разные люди и что обнаружил я сам, – так, может быть, в том, что я этим не злоупотребляю, все же есть некоторая заслуга? А между тем, если завтра кому угодно – жуликоватому банкиру, коммерсанту, уличенному в злостном банкротстве, какому-нибудь аферисту, нотариусу, играющему на бирже, – придется пройтись со мной по бульвару, он решит, что мое общество его компрометирует. Как же, полицейская ищейка! «Не горюй, – говорил мне Табаре, мой учитель и друг, – презрение этих людей – признание их страха».

Папаша Планта был уничтожен. Как мог он, старый, искушенный человек, да к тому же судья, тонкий, благоразумный, щепетильный, совершить столь непростительную бестактность? Он обидел, жестоко обидел человека, искренне к нему расположенного, человека, в котором воплотились все его надежды.

– Я был далек от намерения, – начал он, – оскорбить вас, господин Лекок. Вы не так поняли мои слова, которые сами по себе являются лишь риторической фигурой; я сказал их, не подумав и не вкладывая в них никакого особого смысла.

Лекок несколько успокоился.

– Оставим это. На мою долю чаще обычного выпадают оскорбления, поэтому вы простите мне несколько обостренную чувствительность. Не будем больше об этом говорить и вернемся лучше к графу де Треморелю.

Папаша Планта теперь не посмел бы и заикнуться о своем плане, и деликатность Лекока, который вернулся к разговору сам, растрогала его до глубины души.

– Мне остается лишь ждать вашего решения, – вымолвил он.

– Не скрою от вас, – отвечал сыщик, – вы просите от меня непростой услуги, да вдобавок она противоречит моему долгу. Долг велит мне выследить господина де Тремореля, арестовать его и передать в руки правосудия, а вы просите вызволить его из рук закона.

– Только во имя несчастной, которая, как вам известно, ни в чем не виновата.

– Один-единственный раз в жизни, сударь, я пожертвовал долгом. Я не устоял перед слезами несчастной старухи матери, которая ползала у меня в ногах и молила пощадить ее сына. Я спас его, и он стал честным человеком. Сегодня я второй раз превышу свои права и отважусь на поступок, в котором потом, быть может, буду каяться; отдаюсь в ваше распоряжение.

– Ах, сударь, – вскричал папаша Планта, – нет слов, чтобы высказать, как я вам благодарен!

Но сыщик был озабочен и даже, пожалуй, печален – он размышлял.

– Не будем убаюкивать себя надеждами, быть может, напрасными, – сказал он. – У меня в распоряжении одно-единственное средство вырвать из рук правосудия преступника, подобного Треморелю, да только вот сработает ли оно? А другого способа я не знаю.

– О, вы добьетесь всего, если захотите!

Лекок не удержался от улыбки – такая простодушная уверенность звучала в словах папаши Планта.

– Конечно, я искусный сыщик, – отвечал он, – но я всего лишь человек и не могу отвечать за то, как поведет себя другой человек. Все зависит от Эктора. Если бы речь шла о ком-нибудь ином, я сказал бы вам: да, я уверен в успехе. Но с ним, признаться, у меня уверенности нет. Остается надеяться на решительность мадемуазель Куртуа – она ведь натура решительная, не правда ли?

– Более чем решительная.

– Ну дай-то бог. Но допустим, нам удастся замять дело. Что будет, когда обнаружат разоблачение Соврези – ведь оно спрятано где-то в «Тенистом доле», и Треморелю не удалось его найти?

– Его не обнаружат, – поспешно ответил папаша Планта.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно уверен.

Лекок бросил на старого судью один из тех взглядов, которыми умел исторгать истину из самого сердца собеседника, и протянул:

– А-а!

Сам же тем временем подумал: «Наконец-то! Теперь я узнаю, откуда взялась рукопись, которую мы слушали минувшей ночью, рукопись, где было два разных почерка».

После минутного колебания папаша Планта сказал:

– Я вручил вам, господин Лекок, свою жизнь, посему могу доверить и честь. Зная вас, не сомневаюсь, что в любых обстоятельствах…

– Даю слово, что буду молчать.

– В таком случае – слушайте. В день, когда я застиг Тремореля у Лоранс, я решил увериться в том, что до тех пор лишь подозревал. Я вскрыл пакет Соврези.

– И не воспользовались им?

– Я был в ужасе от того, что злоупотребил доверием покойного. И потом, разве вправе я был похитить возможность отомстить у несчастного, который только ради этой мести позволил себя убить?

– Однако вы передали пакет госпоже де Треморель.

– Верно, но у Берты было какое-то неясное предчувствие ожидавшей ее участи. Недели за две до убийства она пришла ко мне и отдала рукопись покойного мужа, которую собственноручно дополнила. Она попросила, чтобы в случае, если она умрет насильственной смертью, я взломал печати и прочел написанное.

– Так почему же вы молчали, господин мировой судья? Почему предоставили мне искать истину вслепую, наугад?

– Я люблю Лоранс, господин Лекок, и если бы я выдал Тремореля, между мной и Лоранс легла бы пропасть.

Сыщик молча поклонился. «Ах, черт! – думал он. – До чего хитер этот орсивальский мировой судья, он и мне в хитрости не уступит! Ну что же, он мне по сердцу, так почему бы и не помочь ему немного? Хотя он рассчитывает не на такую помощь…»

Папаше Планта не терпелось услышать от Лекока, что за единственное и почти надежное средство он нашел, чтобы не довести дело до суда и спасти Лоранс. Однако он не смел подступиться к сыщику с расспросами.

Лекок облокотился о письменный стол и смотрел куда-то в пространство. В руке он сжимал карандаш и машинально чертил на бумаге какие-то фантастические узоры. Внезапно он словно очнулся от забытья. Последняя трудность была разрешена. Теперь его план составился полностью. Он посмотрел на часы.

– Два часа, – воскликнул он, – а между тремя и четырьмя я договорился встретиться с мадам Шарман, чтобы разузнать о Дженни Фэнси!

– Располагайте мною, – отозвался судья.

– Превосходно. А раз уж после Фэнси мы собираемся заняться Треморелем, примем меры, чтобы сегодня же со всем покончить.

– Как! Вы надеетесь завершить дело уже сегодня?

– Разумеется. В нашем ремесле главное – быстрота. Чтобы наверстать упущенный час, порой приходится тратить месяцы. Сегодня, сейчас у нас есть шанс выследить и захватить Эктора – завтра уже будет поздно. Мы либо схватим Тремореля в течение суток, либо придется полностью менять тактику. Все три мои посланца разъезжают в экипажах, запряженных превосходными лошадьми. Через час эти люди, должно быть, покончат с опросом торговцев мебелью. Если я правильно рассчитал, то через час, самое большее, через два мы получим адрес и начнем действовать.

Говоря это, он извлек из папки листок бумаги со своим гербом – поющим петухом – и девизом «Всегда начеку» и быстро набросал несколько строк.