Лекок разглагольствовал с таким апломбом, так авторитетно – точь-в-точь учитель математики, выпускник педагогического коллежа, который, стоя у черной доски с мелом в руках, успешно доказывает ученикам, что две параллельные прямые никогда не пересекутся.

Старый судья слушал внимательнее любого школяра. Впрочем, он уже привык к необычайной проницательности сыщика и перестал изумляться. Последние двадцать четыре часа он только и делал, что следил за рассуждениями и догадками Лекока, и успел уже уловить механизм его расследования, пожалуй, даже усвоил его метод. Подобный ход рассуждений уже казался ему совершенно естественным. Теперь ему были понятны многие успехи нынешней сыскной полиции, казавшиеся раньше сущими чудесами. Но поле поисков, которое, по словам Лекока, сузилось, все еще представлялось судье необъятным.

– Париж велик, – заметил он.

Сыщик широко улыбнулся.

– Париж огромен, – отвечал он, – но здесь я как дома. Иерусалимская улица рассматривает весь Париж в увеличительное стекло, как натуралист – муравейник. Вы, конечно, можете меня спросить: почему же в Париже не перевелись еще профессиональные преступники? Ах, сударь, нас душит законность. Мы, к сожалению, в городе не хозяева. Закон заставляет нас пускать в ход только самое изысканное оружие против негодяев, которые не гнушаются никакими средствами. Прокуратура связывает нас по рукам и ногам. Но, поверьте, как бы ни были хитры жулики, мы в тысячу раз хитрее.

– Однако Треморель, – перебил папаша Планта, – находится вне закона, у нас есть постановление о его аресте.

– А что толку? Разве оно дает мне право взять и обыскать любой дом, если я подозреваю, что он там скрывается? Нет. Если я приду к кому-нибудь из бывших друзей графа Эктора, хозяин захлопнет дверь у меня перед носом. Во Франции, сударь, против полиции ополчился не только преступный мир, но и порядочные люди.

Всякий раз, стоило Лекоку напасть на эту тему, он увлекался и договаривался до самых удивительных вещей. Его обида была так же глубока, как несправедливость общества. Сознавая, как много важных услуг оказала обществу полиция, он не мог не возмущаться при мысли о его неблагодарности. К счастью, в тот миг, когда он совсем уже распалился, ему на глаза внезапно попалась подушечка с булавками.

– Черт меня побери, – воскликнул он, – я позабыл об Экторе!

Папаша Планта, которому за неимением иного выхода пришлось переждать этот всплеск негодования, ни на минуту не забывал об убийце, о соблазнителе Лоранс.

– Вы говорили о том, – напомнил он, – что Тремореля нужно искать в Париже.

– И говорил сущую правду, – как ни в чем не бывало подхватил Лекок. – Я пришел к выводу, что беглецы прячутся где-то здесь, может быть, через две улицы от нас либо в соседнем доме. Итак, продолжим наши рассуждения о том, где их следует искать.

Эктор слишком хорошо знает Париж, чтобы надеяться, что сможет хотя бы неделю скрываться в гостинице или в меблированных комнатах. Он знает: и роскошные отели вроде Мериса, и дешевые номера, такие как «Улитка», находятся под особым наблюдением префектуры. Собираясь прожить некоторое время в городе, он, безусловно, позаботился снять квартиру в каком-нибудь приличном доме.

– Месяц или полтора месяца назад он несколько раз ездил в Париж.

– Тогда и сомнений быть не может. Он снял квартиру под вымышленным именем, заплатил заранее и теперь спокойно живет там.

При этих словах на лице папаши Планта отразилось жесточайшее разочарование.

– Я более чем убежден, сударь, – печально заметил он, – что вы правы. Но не значит ли это, что негодяй для нас недосягаем? Неужели придется ждать, пока он случайно попадется нам в руки? Ведь не станете же вы обыскивать один за другим все дома в Париже?!

У сыщика задергался кончик носа, украшенного золотыми очками, и мировой судья, подметивший, что это подергивание служит хорошей приметой, снова воспрянул духом.

– Ума не приложу… – начал он.

– Позвольте, – перебил Лекок, – но, сняв квартиру, Треморель наверняка позаботился об обстановке.

– Разумеется.

– Причем на обстановку он не поскупился. Во-первых, он любит роскошь и в средствах не стеснен, во-вторых, он похитил юную девицу – не может же он из богатого отцовского дома перевезти ее в какую-то трущобу?! Бьюсь об заклад: их гостиная обставлена не хуже, чем в «Тенистом доле».

– Увы, какая нам от этого польза?

– Да провалиться мне на этом самом месте, польза огромная, сударь, вы сейчас в этом убедитесь. Эктору нужно много мебели, причем хорошей, – не к старьевщику же он за ней обратится! Ему некогда вести переговоры с улицей Друо, не с руки ездить в Сент-Антуанское предместье. Следовательно, он прибег к услугам какого-нибудь торговца мебелью.

– Значит, нам нужен модный торговец мебелью.

– Э, нет, в этом случае Треморель рискует, что его узнают, а он наверняка действует под вымышленным именем, под тем же, на какое снял квартиру. Он отыскал какого-нибудь хорошего, но скромного мебельщика, сделал заказ, установил срок и заплатил вперед.

Мировой судья не удержался от радостного возгласа – теперь он начал понимать.

– Этот мебельщик, – продолжал Лекок, – наверняка запомнил богатого клиента, который не торговался и уплатил наличными. Он узнает его, если увидит.

– Прекрасная мысль! – вскричал папаша Планта, вне себя от возбуждения. – Скорее же добудем портреты Тремореля, пошлем кого-нибудь в Орсиваль за фотографиями.

На губах у Лекока заиграла легкая улыбка, означавшая всякий раз, что сыщику снова удалось блеснуть своим искусством.

– Не извольте беспокоиться, господин судья, – отвечал он, – я принял меры. Вчера, осматривая замок, я сунул в карман три фотографии этого негодяя. А сегодня утром выписал из Боттена фамилии и адреса всех парижских торговцев мебелью. Я разделил их на три списка. И сейчас трое моих подчиненных, имея при себе по фотографии и по списку, ходят от мебельщика к мебельщику и спрашивают: «Не вы ли продали мебель этому человеку?» Как только кто-нибудь из них ответит «да», можете считать, что граф у нас в руках.

– Да он и впрямь у нас в руках! – воскликнул папаша Планта, бледнея от волнения.

– Еще нет, не будем радоваться заранее. Возможно, Эктор оказался предусмотрительнее, чем мы полагаем, и не пошел к мебельщику сам. Тогда дело затянется. Но не думаю, едва ли он был так осторожен.

Тут Лекок умолк. Жануй уже в третий раз отворила дверь кабинета и возвестила своим роскошным басом:

– Кушать подано!

Бывшая узница Жануй оказалась бесподобной кухаркой, папаша Планта сразу же это понял. Но он не был голоден, и кусок не лез ему в горло. Он не мог думать ни о чем, кроме плана, который хотел предложить Лекоку, и не в силах был избавиться от тягостного чувства, с каким мы обычно приступаем к делу, если решились на него скрепя сердце.