Бесконтрольная власть одного человека над личностью, жизнью другого при крепостном праве не могла не порождать страшных жестокостей, особенно когда эта власть оказывалась в руках людей неуравновешенных, психически больных. Елизаветинское время оставило потомкам пример чудовищного помещичьего изуверства. Речь идет о «Салтычихе», 25-летней Дарье Николаевне Салтыковой, к которой в 1756 году, после смерти мужа ротмистра Глеба Салтыкова, перешло по наследству богатое имение. И вот к концу 1750-х – началу 1760-х годов по Москве поползли слухи о страшных делах, которые творятся в доме Салтычихи на Кузнецкой улице.

Когда власти начали расследование дела Салтыковой, то следователи были поражены масштабами преступления. Многочисленные свидетели показали, что Салтычиха за несколько лет замучила, лично убила или приказала своим людям умертвить не менее 100 своих крепостных! Юстиц-коллегия, тщательно расследовав все показания, пришла к заключению:

Салтыкову можно признать убийцей если не всех ста человек, объявленных доносителями, то несомненно 50 человек, о коих собранными справками сведения так положительно клонятся к ее обвинению… В числе убитых мужчин было два или три, остальные затем все женщины… Некоторые из этих женщин забиты до смерти конюхами или другими людьми Салтыковой, наказывавшими их непомерно жестоко по приказанию госпожи (из дела видно, что муж-конюх, по приказу Салтычихи, засек насмерть свою жену. – Е. А.), но большею частию убивала она сама, наказывая поленьями, вальком, скалкой и пр. Наказаниям подвергались женщины преимущественно за неисправное мытье полов и белья.

Салтычиха не знала меры в своей жестокости и преступления совершала в самом центре Москвы, на глазах полиции. Дворовые Салтычихи многократно жаловались на жестокое обращение своей госпожи властям, но она умела задобрить власти взятками и потом с еще большей жестокостью принималась убивать людей. Долгие годы тянулось следствие по делу Салтыковой. Оно закончилось в 1768 году. Салтычиха, так и не раскаявшаяся ни в одном из совершенных ею убийств, была лишена дворянства, заключена в подземную тюрьму московского Ивановского монастыря, где провела 11 лет. Затем ее, названную в императорском указе «уродом рода человеческого», перевели в каменную пристройку у стены собора того же монастыря. Здесь она просидела еще 22 года, как зверь кидаясь на решетку при появлении любопытствующих посетителей.

Избавиться от крепостничества, кроме как по воле помещика, крепостному было невозможно. Все остальные способы добиться свободы были либо аморальны, либо преступны, уголовно наказуемы. Так, в материалах Тайной канцелярии аннинского и елизаветинского царствований встречаются такие дела, которые были начаты по доносам дворовых, подслушавших разговор господ в спальне и потом кричавших «Слово и дело» – призыв доносчика к властям. Они надеялись, что получат – согласно закону – свободу как вознаграждение за донос. Но не все могли идти таким бесчестным путем и поэтому сами нередко вступали на путь преступления. А для этого так мало требовалось – уйти без спросу помещика или приказчика со двора или из деревни. И вот ты уже и преступник, беглый! Но что делать? Бегство было единственным и самым распространенным способом спасения от крепостного права. Крестьяне обычно бежали в Польшу, на Юг (Дон и его притоки), в Сибирь. Традиционно действовали и власти: заставы, воинские команды, облавы, кандалы, наказание и… возвращение к помещику. Немало крепостных, отчаявшись, брались за оружие, уходили в многочисленные разбойничьи шайки, нападавшие на помещичьи усадьбы. Не все такие истории говорили о сопротивлении крестьян крепостному праву. Среди разбойников укрывалось немало беглых уголовников, опустившихся личностей, садистов, наслаждавшихся мучениями помещичьих жен или детей. Известно много случаев, когда такие банды возглавляли дворяне-помещики, сделавшие свои имения притонами для разбойников и воров. Но все же признаем, что между разгулом крепостничества и разбоями существовала прямая связь: крепостное право с неизбежностью порождало ответное насилие.

Ко времени правления Елизаветы относится история братьев Роговых – крепостных прокурора Пензенского уезда Дубинского. Двое из братьев – Никифор и Семен – бежали от помещика, но их поймали и отправили в ссылку. По дороге братья бежали вновь, вернулись в уезд и пригрозили помещику расправой. Их поймали и снова отправили по этапу: Никифора – в Сибирь, в Нерчинск, а Семена – в Оренбург, откуда он несколько раз убегал. Несмотря на жестокие наказания за побег с каторги, Семен не унимался. В послании помещику он писал: «Хотя меня десять раз в Оренбург посылать будут, я приду и соберу партию и (тебя) изрежу на части». В 1754—1755 годах имение Дубинского трижды поджигали, а в 1756 году Семен бежал с каторги, добрался до уезда и спрятался у третьего из братьев – Степана. Помещик, узнав об этом, писал властям, что Семен собрал «партию человек до сорока и дожидается меня, как я буду в оную деревню, чтобы меня разбить и тело мое изрубить на части». Степана арестовали за укрывательство беглого брата, но он бежал из-под караула и ушел вместе с сыном из вотчины, пригрозив помещику расправой. Дубинский был так напуган, что не решался приезжать в свою деревню, пока Роговы гуляли на свободе. Надо полагать, что причины такой яростной, отчаянной ненависти братьев Роговых к своему помещику, по-видимому, вполне основательны. Братья не похожи на разбойников с большой дороги, которым все равно кого грабить и убивать.