— Пора, пора, давно пора, — сказала она.

Но в тот же миг снова произошло нечто — и значение этого понять был странник не в силах. А дело в том, что лев, в обычной жизни избегающий воды, — во всяком случае он не рискнул бы искупаться в этом странном озере, — теперь носился по берегу, точно обезумев. Он вел себя как бешеный — прыгал на деревья, что обыкновенно отнюдь не свойственно львам, и всё рычал, как будто был готов всех разодрать в клочки. Казалось, он вовсе лишился рассудка, не может найти пути назад, вот и скачет, мечется, отчаявшись.

«Вот надоело зверю разыгрывать из себя кроткую лань, — подумал Теофраст, — он смотрит на меня теперь как на добычу».

— Одолел его голод, — сказал Оперин.

— Если одолеет такого зверя голод, то терзает он его столь сильно, — сказал Теофраст, — что лишь удар жестокий, ломающий хребет жирафу, принесет ему желанное облегчение.

Они попытались подобраться поближе к берегу, хотя и рисковали угодить прямо в лапы хищнику. А челн тем временем всё быстрее и быстрее неотвратимо шел ко дну.

Но вот едва пилигрим ступил на берег, лев тут же выбрал верный путь: как будто только беспокойство за судьбу странника заставило его так безумствовать; он присмирел теперь, подошел к нему и ласково прижался к его коленям.

Весь тот ужас, который странник испытал, когда лодка шла ко дну, и лев, и змея, и то, как они себя держали, — всё это привело его к мысли вернуться к переправе. Подействовало ли это на Оперина? Ему не хотелось покидать этого берега реки, он постепенно избавлялся от материальной оболочки. В какой-то миг исчез он, а змея и лев остались с пилигримом.

Повстречалась им целая стайка огоньков. Они были явно раздосадованы тем, что гость, пришедший в междуречье, намерен будто возвращаться.

Они спросили: разве он ещё не видел их удивительные храмы на берегу реки, храмы с жертвенниками, всех цветов — голубые, зеленые, желтые, красные, где самые красивые служительницы готовы угодить гостю и исполнить его малейшее желание?

— Нет, там я не был.

Неужели он не попробовал хотя бы яблочек в садах гесперидовых? Они ведь рядышком совсем!

— Я отведал их уже, наелся вволю, а сейчас мне не хочется.

Неужели покинет он эти места и не взглянет на святейшую святыню с крематорием, где обычно собираются все огоньки и жгут день и ночь людскую глупость?

— Не пойду я в крематорий, ибо есть такое и в мире картофеля, репы и капусты, и я сам, именуемый Теофрастом, совершил великую ошибку, что вовлекся во всё это.

Не убедило это огоньков. Указали они на серые тучи и голубой дым, что поднимался над лесистым холмом и клубился над трубами грозного замка.

— Это всё пустяки, — говорили они. — Здесь ведь только обращают в пепел людскую глупость.

Отвечал Теофраст:

— Может быть, вам удастся заполучить моего друга, бывшего некогда фамулусом Оперином. Мне же слишком хорошо известно, что глупость — не труп, а бессмертная жизнь.

И на том он оставил огоньков, не удостоив их более ни словом, и полетел он, — ибо не мог больше просто идти, хотелось ему теперь лететь, — полетел он в те края, откуда пришел.

Только вот откуда пришел он, неведомо нам.

АРТУР ШНИЦЛЕР

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

На утренней заре, когда природа источает аромат пьянящий и солнце шлет с небес сияние лучей, шел по дороге юноша; он шел навстречу горним далям, и чудилось ему, что сердце бьется в согласье полном с природою.

Так шел он беспрепятственно, без всяческих помех, и час, и два, и три, но вот равнина кончилась, дорога привела к густому лесу, и тут раздался чей-то странный голос, который доносился неведомо откуда, он был и близко и далеко, казалось, он звучал со всех сторон; он молвил:

— Не ходи через лес, юноша, не то случится так, что станешь ты убийцей.

Изумился юноша, поглядел по сторонам, не увидел никого и решил, что, верно, дух-то к нему обращался. Но юноша был смел да отважен, не по нему это — повиноваться неведомым приказаниям, и отправился он себе твердым шагом дальше, только вот шел он теперь помедленнее да старался быть всё время начеку, чтобы не упустить неведомого противника, которому вздумалось его предостерегать.

Но не встретил никого юноша, не было слышно ни подозрительных шорохов, ни таинственных звуков, и вот он уже, цел и невредим, выбрался из густого тенистого леса и решил немножко отдохнуть на опушке под сенью большого ветвистого дерева.

Он устремил свой взор в дали синие, за луг широкий, к горам, где виднелись четкие контуры скалистой вершины, — туда и хотел попасть юноша. Но едва только поднялся он, как послышался во второй раз глас неведомый, и снова был он близко и далеко, опять казалось, что он звучит со всех сторон, только теперь умолял он ещё сильнее, чем прежде:

— Юноша, юноша, не ходи через этот луг, не то случится так, что навлечешь ты беду на страну свою.

Но и к этому предостережению не прислушался юноша — гордость помешала, — посмеялся он только над теми словами пустыми, что они ему? — звук один, и поспешил себе дальше, только шел он так, словно крылья за спиной выросли; и не мог понять он, что причина тому — нетерпенье иль тревога душевная. Туман вечерний подниматься стал в долине, когда он наконец приблизился к скале, которую надумал покорить. Но стоило ему лишь шаг шагнуть по камню голому, как снова тут раздался голос тот, неведомо откуда, и снова он звучал и близко и далеко, и был он грозен пуще прежнего:

— Ни шагу больше, юноша, иначе случится так, что смерть тебя настигнет.

Но рассмеялся только юноша в ответ и пошел себе, не медля ни секунды, своей дорогой дальше. И чем выше уводила его тропинка, тем легче и свободнее дышалось ему, а на самой вершине покоренной горы весь блеск уходящего дня озарил чело храбреца.

— Я здесь! — закричал он, и в голосе его звучало облегчение. — Послушай, дух неведомый, добрый ты или злой! Коли было то испытание, то я выдержал его, ибо никакое убийство не лежит грехом на моей душе, ничто не потревожило и не смутило покоя страны моей, а сам я — жив. И кто б ты ни был, я сильней тебя, ибо не послушался я и в том была моя правда.

Поднялся тут ветер невиданный,