Глядя, как Шерлок Холмс рассматривает под светом лампы мой крошечный подарок, можно было решить, что он поймал невероятно редкую южно-американскую бабочку.

Приложив увеличительное стекло к правому глазу, словно огромный монокль, он наколол на иголку, рассмотрел и даже понюхал жалкую коричневую крошку, что я носила при себе с того самого момента, как мы с Ирен посетили дом свиданий.

– Если бы только у меня были мои химикаты и пробирки с Бейкер-стрит! – посетовал он больше самому себе, нежели мне. – Или более крупный образец. Несомненно, это пробка. Вино, вероятно, было испанским. Знаете ли вы, как много требуется загадочных процессов, чтобы сделать простую пробку для бутылки, мисс Хаксли?

– К счастью, нет. Я мало что знаю о вине, сэр, и еще меньше – о процессе, который, так сказать, высвобождает злого духа из бутылки.

Он проигнорировал мою благочестивую речь, как и большинство людей, но, будучи дочерью священника, я чувствовала себя обязанной время от времени напоминать окружающим о преимуществе трезвого образа жизни.

– Думаю, что вижу на крошке оттиск части буквы «с», – продолжил сыщик. Этот человек явно привык разговаривать сам с собой или с каким-нибудь послушным компаньоном, который бы только кивал и поддакивал. – Она может быть частью «бодегас», испанского слова, означающего винный погреб. И вы утверждаете, что нашли этот фрагмент на ковре в комнате, где произошло убийство? Разве вы не говорили, что в другой раз посещали подвал, где хранится вино?

– Сначала Ирен нашла крошку от пробки. А следующей ночью мы спустились в подвал.

– Для человека, избегающего спиртных напитков, вы в последнее время зачастили в винные погреба Франции.

– Только потому, что Ирен настаивала.

– Она требовательна, не так ли? И вы всегда подчиняетесь?

– Ее распоряжения кажутся мне как минимум интересными.

– Ха!

Не знаю, была ли это реакция на мои слова, или сыщик что-то увидел сквозь свое увеличительное стекло.

– Жаль, вы не испытываете интереса к вопросу происхождения пробок для бутылок, мисс Хаксли. Их производство требует долгих и напряженных усилий. Как и во всех подобных случаях, богатая история означает изобилие информации, которую можно получить, изучая конечный результат процесса. На создание скромной пробки для бутылки уходит больше времени, чем на изготовление вина, которое она запирает.

Я выразила свое удивление. Это откровение меня и вправду поразило: прожив некоторое время во Франции, я уже покорилась необходимости считать искусство виноделия самым древним и священным занятием, затмевающим все прочие.

– Действительно, – подтвердил Холмс, воодушевленный предметом обсуждения, – пробковое дерево, чаще всего произрастающее на сухих и горячих равнинах Португалии, находится под защитой с тринадцатого века. До плодоношения оно растет целых двадцать пять лет, а собирать урожай можно лишь один раз в каждое десятилетие. Но даже тогда, чтобы добраться до подходящего слоя пробки, нужно минимум дважды стесать топором кору дерева. Наружная кора используется для изготовления досок и черепицы. И только самые глубокие и плотные слои подходят для винных пробок.

По какой-то причине описание процесса показалось мне довольно… тревожащим.

– Я думала, что все вещи, имеющие отношение к вину, придумали французы, – сказала я довольно едко. Ничто так не успокаивает расстроенные чувства, как едкое замечание.

– Французы именно так и думают, но при этом используют португальские пробки. На самом деле первым закупорил горлышки бутылок пробкой известный монах Дом Периньон.

Я нахмурилась.

– Да, он был французом и придумал шампанское, – поспешил пояснить детектив. – Тут они правы, но все-таки Португалия остается самым крупным производителем пробок.

– Тогда почему вы считаете, что вино испанское?

– Кроме характерной «с»? Вижу, вы не особо верите моим методам, но в отличие от меня вы не изучали винные бутылки.

Я испытывала искушение высказать очевидный вывод, но вовремя вспомнила о своей роли шпиона и диверсанта.

Детектив принял мое молчание за согласие. Ирен была права: по части женщин он был младенцем, особенно в отношении наших способов справляться с мужской самоуверенностью.

– Вы говорите, что винный погреб был практически нетронут? – спросил он.

– Да. Мне сказали, что обычные вина хранятся наверху. Только редкие марочные вина приносили из погреба.

– Возможно, для особо высокопоставленного клиента?

Об этом я не подумала.

– Вы имеете в виду Берти. – Теперь, когда я знала, каким скверным мальчишкой был принц Уэльский, для меня не составляло труда называть его детским прозвищем.

– Я должен сам осмотреть винный погреб.

– Это кажется мудрым решением.

– И вы пойдете со мной, чтобы отметить, если он окажется в большем беспорядке, чем был во время вашего недавнего визита.

– Я? Но как я пойму?

– Мои вопросы освежат вашу память. Кроме того, – Холмс замолчал, перемещая кусочек пробки обратно в мой футляр, который он затем присвоил, положив в карман пальто, – я надеюсь, что вы разузнаете имя… э-э… мебельщика принца у хозяйки этого места. Подобные разговоры лучше оставить женщинам.

И лучше оставить женщинам долгое, как время, что пробка закрывает изысканное вино… молчаливое негодование.

И все же не стану отрицать удовлетворение от возвращения в дом свиданий в сопровождении Шерлока Холмса.

Привратник поприветствовал его по имени и низко поклонился. Нас незамедлительно провели в личную приемную Мадам, которая сразу же предложила нам херес.

Ни один из нас не поддался искушению.

– Я здесь, мадам Портьер, – сказал Шерлок Холмс, отказавшись присесть, – по делам нашего общего благородного клиента.

Она открыто меня рассматривала, явно позабыв, что я уже бывала в ее учреждении вместе с Ирен.

– Мой… э… секретарь, – пояснил сыщик. – Она будет сопровождать меня в винный погреб, а потом я попрошу вас ответить на все ее вопросы. Понимаете ли, от успеха нашего расследования зависят международные вопросы огромной важности.

– Похоже, принцу Уэльскому грозит видеть свое имя в газетах чаще, чем ему того хотелось бы, – ответила Мадам с французской прямотой, при этом ее подбородки дрогнули от удовольствия. – А ведь он так любит Париж. Было бы très triste[92], если бы ему отказали в единственной возможности сбежать от утомительных государственных дел. Поэтому, – она хлопнула толстыми, унизанными кольцами руками, – я ни в чем не могу отказать его эмиссарам. Даже, – тут она неодобрительно глянула на меня, – если один из них одет как продавщица.