Король рассказал мне, что устроил нашу встречу близ Оксфорда, поскольку место это было недалеко от Эджхилла, где он одержал победу в сражении с войсками парламента. Конечно, недоброжелатели сказали бы, что едва ли это можно было считать победой, но армия парламента понесла гораздо более значительные потери, чем роялисты, и битва эта стала настоящей проверкой наших сил. И что бы там кто ни говорил, преимущество тогда было на стороне Карла. Он смог взять Бенбери и беспрепятственно дойти до Оксфорда. Старый предатель Эссекс отступил к Уорвику. Это огорчало, когда против нас выступали отпрыски благородных фамилий. Что делал Эссекс в стане врага? Проще было понять и простить людей, подобных Пиму.

Я разместилась в колледже Мертон, из окон которого открывался прекрасный вид на обширный квадратный внутренний двор. Большая часть моих приближенных и слуг поселилась в доме возле Сада друзей. И все мы были счастливы. Я вспоминаю старое тутовое дерево, посаженное еще Яковом I, и часто думаю, что с удовольствием снова побывала бы в этих местах.

Погода почти все время была теплой и солнечной – или мне так кажется, когда я оглядываюсь назад? Мне нравилось сидеть в своих покоях вместе с дорогими моими собачонками. Митти пережила все испытания, выпавшие на ее долю, и стала еще более капризной, чем прежде; кое-кто из моих слуг говорил, что она просто ужасна и совершенно невыносима, но я делала вид, будто ничего не слышу, и вспоминала те дни, когда любимица моя была очаровательным щенком.

Меня навещало множество людей. Я все еще оставалась «Генералиссимусом». Теперь никто уже не смеялся надо мной и не называл меня за глаза глупой, взбалмошной женщиной. Разве не побывала я в Голландии и не привезла оттуда того, в чем мы больше всего нуждались? Я скакала на коне во главе своих войск. Парламент собирался всерьез обвинить меня в государственной измене. Я стала значительной персоной, с которой следовало считаться.

Поговаривали, что король уж слишком прислушивается ко мне. Кое-кто даже сравнивал меня с плющом, который обвивает могучий дуб и в конце концов его губит. Теперь я часто вспоминаю эти слова…

Но тогда, в Оксфорде, я была счастлива. Мы все верили, что победа близка, и собирались двинуться на Лондон, освободить нашу резиденцию в Уайтхолле и разбить врага. Мы часто гуляли рука об руку с Карлом в уединенных местах, и порой нас сопровождали наши сыновья. Мы говорили и говорили о том, что нам делать дальше, и, казалось, все идет прекрасно.

Конечно, получали мы и неприятные вести, и некоторые из них очень огорчали меня. Я не могла спокойно слушать о том, как толпа разрушила мой храм, сооружение которого принесло мне когда-то столько радости. А теперь туда ворвалась дикая орда и все там уничтожила. Эти варвары испортили картину Рубенса, висевшую над алтарем, и с особым наслаждением, рыча от ненависти ко мне, разрубили на куски кресло, в котором я обычно сидела во время службы. Но больше всего меня потряс рассказ о тех бандитах, которые отбили у статуй Христа и святого Франциска головы и гоняли их по двору ногами.

Были и другие печальные новости. Эдмунд Уоллер, в старые добрые времена писавший мне, бывало, такие прелестные стихи, устроил в Лондоне антипарламентский заговор. Бедняга мечтал о том, чтобы король вернулся в столицу. Но заговор раскрыли, и Уоллера бросили в тюрьму. И, что еще ужаснее, одного из моих верных слуг, господина Томкинса, который также участвовал в заговоре, повесили прямо на пороге его дома в Холборне.

Но Карл сказал, что нам не стоит пока проливать слишком много слез. Надо смотреть в будущее и думать о победе. А вот когда враги наши будут разбиты, мы вспомним своих верных друзей.

– Если кто-нибудь из них еще будет тогда жив, – со вздохом добавила я.

– Мы позаботимся о семьях людей, преданно служивших нам, – ответил Карл.

Во время нашего пребывания в Оксфорде город этот стал весьма аристократичным. Люди съезжались туда со всей страны, чтобы быть поближе ко двору, и почти в каждом доме сдавались комнаты, в которых размещались знатные особы. Самые благородные леди и джентльмены радовались, если кому-нибудь из них удавалось снять тесную каморку в убогой развалюхе. Жители Оксфорда были в восторге, город богател на глазах. Колледжи сохраняли верность королю, и ученые мужи были решительно настроены помогать нам. Колокольня святой Магдалины была забита боеприпасами, которые можно было взорвать в случае нападения неприятеля. Мы укрепили городские стены, и даже седые профессора выходили и вместе со всеми копали рвы.

Руперт и его второй брат, принц Морис, тоже были в Оксфорде. По ночам они обычно устраивали вылазки, надеясь наткнуться на неприятеля и сразиться с ним. Пуритане ненавидели Руперта лютой ненавистью. Они называли его Рупертом-дьяволом. Он очень помогал нам, поскольку громил врага с такой отвагой и уверенностью в победе, словно бился с захватчиками собственной страны.

Приближалась осень. Прекрасное, дивное лето кончалось… Но в памяти моей оно осталось навсегда. Ведь это были последние счастливые дни в моей жизни – и, возможно, я так наслаждалась ими потому, что чувствовала, сколь они быстротечны. Я понимала, что должна дорожить каждым мгновением дарованного мне счастья… Упиваться им… Смаковать свою радость… Что ж… Именно так я и поступала.

В сентябре Генри Джермин за свои заслуги получил титул барона. Менее радостным событием стала дерзкая выходка графа Голланда; он долго поддерживал парламент, но теперь имел наглость явиться к королю, рассчитывая, что мы отнесемся к нему столь же благосклонно, как и до его предательства. Кажется, граф решил служить и нашим и вашим…

В тот раз король действительно склонялся к тому, чтобы простить Голланда и забыть о его вероломстве, но я не могла этого сделать.

Генри посоветовал мне принять Голланда, учитывая его влияние в Лондоне, и заметил, что если такие люди решат переметнуться на нашу сторону, повинятся и станут везде и всюду доказывать, какую ошибку они совершили, служа парламенту, то это только пойдет нам на пользу. Увидев, как перебежчики потянулись обратно к королю, народ поймет, что мы побеждаем.

Но я никогда не считала такое поведение мудрым, и меня ужасно раздражало, что Карл позволяет этим людям обманывать себя. Я постоянно твердила ему об этом. Похоже, мы поменялись с ним ролями…

Голланд пытался убедить Карла заключить с парламентом хотя бы временный мир, а я говорила мужу прямо противоположное. Я хотела, чтобы Карл не только именовался королем, но и был им. Ведь если бы он действительно оставался монархом, то ему не смели бы ничего диктовать такие люди, как Голланд, – негодяи, всегда готовые переметнуться в стан врага, если им покажется, что предательство сулит выгоду и барыши.

Позже выяснилось, что я была права. Хоть Голланд и был с королем при осаде Глочестера, но вскоре пришел к выводу, что лучше ему выступить на стороне парламента, и покинул Оксфорд. Граф был одним из тех людей, которые предпочитают какое-то время держаться в тени и спокойно наблюдать за схваткой со стороны, чтобы примкнуть потом к тому, кто явно берет верх.