— Напрасные, несправедливые упреки, Полли. Наши румынские коллеги озадачены этой проблемой, и кое-что им уже известно. По крайней мере Костас Катакаподис, тот самый единственный грек, оставшийся в живых из всей экспедиции доктора Эрхарда, недавно вернулся в Румынию и в качестве независимого, свободного туриста бродит где-то в окрестностях Поенари.

— Не густо.

— Согласен.

— И кстати, не мешало бы познакомиться с этим удачливым греком.

— Снова — согласен. Будем стараться.

— Однако, друзья мои, вернемся все же к вашим Тшерновсам. Простите, Полли, но, как я понял, вас туда влекут всего лишь два обстоятельства — смерть мальчика, случайно, судя по всему, положившая начало кровавым проделкам маньяков, и смерть репортера, опять же, судя по всему, случайно попавшего в лапы к этим же маньякам.

— Случайно?

— Что? А! Ну, в определенном смысле, конечно, не случайно. Прогулки по кладбищам… Они, знаете ли, по определению не могут довести до добра. Хотя по сути — да! — случайно.

— Стало быть, на сегодняшний день мы имеем как минимум три случайности, а вернее — случайных совпадения. Гибель маленького бродяжки случайно повлекла за собой череду страшных убийств. Почти одновременно с этим ваш друг, герцог Текский, прибыл в Румынию, после чего случайно обострилась редкая наследственная — что, кстати, еще следует установить — болезнь, о которой он, похоже, до приезда в Бухарест даже не догадывался. И наконец, человека, который своими скандальными материалами, можно сказать, спровоцировал этих самых загадочных маньяков, они же случайно и убивают — хорошо отработанным способом. Но и это еще не все. Все три престранные наши случайности так или иначе связаны со всевозможными вампирскими легендами, популярными в этих местах. И в частности, с именем главного вампира всех времен и народов — господаря Влада Третьего.

— Звучит убедительно, Полли. И ваша ирония относительно случайностей кажется более чем уместной. Однако вы сами только что оговорились: вампирские легенды исстари популярны в этих местах. Быть может, речь идет о преступлениях, никоим образом ни с какими вампирами не связанных, а местная — так сказать — традиция — приписывает все необъяснимое проделкам вампиров?

— Великолепная мысль, Тони.

— Действительно, недурственно. И что-то навевает такое, пока смутное… А, Полли?

— Возможно. Но более всего мне сейчас навевают что-то, пока тоже смутное, эти самые черновицкие «совпадения»… Так что позвольте все же покинуть вас ненадолго, к тому же паспорт у меня, как это ни странно, до сих пор российский, так что проблем на территории дружественной Украины, полагаю, не возникнет.

— У вас действительно не будет проблем на территории дружественной Украины, однако — вынужден разочаровать — отнюдь не благодаря российскому паспорту.

— Тогда — чему же?

— Удостоверению сотрудника SAS и звонку генерала Томсона соответствующим чинам в Киеве. Те давно рвутся в НАТО и готовы служить любому генералу натовской страны верой и правдой. Так-то, Полли.

— Грустно.

— Грустно. Но факт. Итак, Тони…

— Генералу Томсону, я полагаю, звонить будешь ты?

— Разумеется. Ты в это время займешься воздушным коридором и всем, что связано с твоим замечательным «Falcon», не правда ли?

— Чем же еще? Неужели ты думаешь, что я позволю Полли лететь в эти чертовы Шерновсы обычным рейсом? Представляю, что это за удовольствие!

Вопрос, таким образом, был решен принципиально. Оставались детали.

Они занимали Полину менее всего.

"Как странно, — подумала она вдруг, внезапно отключившись от беседы двух джентльменов. — Неожиданно и странно приходится возвращаться на родину. — И тут же, спохватившись, добавила:

— Бывшую, увы…"

Он проснулся неожиданно легко. Как не просыпался уже давно — разве что в раннем детстве, когда вместе с пробуждением приходит неожиданное ощущение радости.

И еще — совершенная уверенность в том, что впереди ожидают исключительно счастливые времена и вообще все в жизни будет хорошо. А жизнь сама по себе прекрасна. Глупое, наивное ощущение. Бесконечно далекое от истины.

Простительное, пожалуй, только в раннем детстве.

И тем не менее…

Он проснулся в радости, несмотря на то что в первые же минуты после пробуждения все понял и вспомнил все.

Ощутил приятную сухую прохладу подземелья.

Определенно знал, еще не разомкнув век, что вокруг, как и прежде, — мрак.

Но… не почувствовал ни уныния, ни страха.

«Здесь что-то не так, что-то такое в атмосфере, вроде наркотика», — подумал Костас.

И немедленно вспомнил очередную историю, рассказанную как-то у костра покойным доктором Эрхардом.

Вернее, бессвязные, обрывочные отголоски той истории.

Мысленно выругал себя за то, что никогда всерьез не относился к бесконечным ученым спорам.

Что-то ведь говорилось тогда про целебные свойства здешних мест. Необычные, малоизученные, но чрезвычайно сильные.

— Не ощущаю на себе ничего такого. Вообще ничего не ощущаю, — ответил он тогда с неизменной легкой иронией, совершенно намеренной, дабы раззадорить профессора и его прилежную паству. Это он любил.

В эту минуту — именно в эту, как только вспомнилось это далекое уже, иронично-дурацкое: «не ощущаю», — он ощутил.

Остро и так отчетливо, что не оставалось места сомнениям.

Ощутил чужое, постороннее присутствие.

Близко, совсем рядом.

И веки, смеженные до той поры, едва ли не сами собой немедленно широко распахнулись.

И он увидел — хотя это было странно и почти невозможно, — ибо вокруг действительно царила тьма.

Увидел отчетливо, как если бы светило солнце.

Но не удивился.

И — что еще более удивительно — не испугался.

Некто действительно был совсем рядом.

Небрежно облокотившись, он почти полусидел на каменном остове распахнутой гробницы.

Был невысок, но крепко сложен и, пожалуй что, строен.

Красивым нельзя было назвать худощавое лицо.

Но крупные его черты: впалые щеки, резко очерченные скулы и такой же, выдающийся вперед подбородок — рождали ощущение огромной внутренней силы, могущества и власти, данной их обладателю от рождения.

Все было заметным и впечатляющим на этом лице — орлиный нос с большими, чуткими, как у зверя, ноздрями, огромные, навыкате, глаза, ярко-зеленые в обрамлении длинных пушистых ресниц, густые, сросшиеся у переносицы брови.