тебя магазин, если ты не можешь освоить таблицу умножения? – отчаянно заламывая руки, вопрошал Турок. Я не обращала особого внимания на эти его слова и отдавала все свои силы овладению словом. Я читала словари, как самые захватывающие романы, могла часами подыскивать нужную рифму, сверять списки антонимов и синонимов или разгадывать кроссворды. К семнадцати годам мое тело обрело те формы, по которым меня можно узнать и сегодня. Черты моего лица также окончательно оформились, и я стала почти такой, какой остаюсь и сейчас. Я наконец перестала вертеться перед зеркалом, сравнивая себя с идеальными женщинами из кино и журналов; для самой себя я постановила, что могу считаться красивой хотя бы по той простой причине, что хочу этого. С тех пор я перестала переживать по поводу своей внешности и принимала себя такой, какой создала меня природа. Волосы у меня были длинные, и я лишь перехватывала их резинкой, чтобы они не мешали мне в работе. Носила я в основном хлопчатобумажные платья, которые сшила себе сама, а главной моей обувью были самые простые парусиновые туфли или шлепанцы. Время от времени кто-нибудь из местных парней или шоферов, останавливавшихся у нашего магазина, чтобы выпить пива, говорил мне что-то вроде комплиментов и даже делал кое-какие намеки, но Риад Халаби мгновенно отгонял от меня непрошеных ухажеров – ни дать ни взять ревнивый отец, берегущий единственную дочь.

– Да ты только посмотри на них, девочка моя, это же деревенщина, мужланы неотесанные. Нет, мы подыщем тебе другого мужа, обеспеченного, а главное, такого, который будет тебя уважать.

– Зулема без меня пропадет. Да и не хочу я замуж, зачем мне это надо?

– Женщина должна быть замужем, без мужа она словно и не живет по-настоящему; рано или поздно незамужняя женщина высыхает изнутри, у нее портится кровь, и она начинает болеть. Но ты не бойся, не забывай, что ты еще совсем молодая, и с замужеством можно пока подождать. Ты хорошенько продумай, чего хочешь добиться, как собираешься жить в будущем. Почему бы тебе не выучиться на секретаршу? Нет, пока я жив, работать тебе не придется, уж как-нибудь я смогу тебя прокормить. Но кто его знает, в жизни всякое может случиться, и лучше иметь какую-то профессию – даже для собственного спокойствия. Вот придет время подыскивать тебе жениха, и мы с тобой купим красивое платье и отправим тебя в парикмахерскую, чтобы тебе сделали модную прическу – ну, какие сейчас носят.

Я буквально пожирала все книги, какие только попадали мне в руки, помогала хозяину в магазине, помогала по хозяйству в доме и ухаживала за Зулемой. Свободного времени у меня оставалось совсем немного, и я не была склонна тратить его на размышления о собственной судьбе и о том, что происходит внутри меня; когда в моих историях все чаще стали встречаться какая-то тревога, беспокойство и еще не оформленное в словах желание что-либо изменить, я не связала это с тем, что происходило у меня в душе. Учительница Инес предложила мне записывать истории в специальный блокнот. Неожиданно эта затея увлекла меня с головой: я просиживала за столом долгие часы, порой за полночь, и по утрам вставала невыспавшаяся, с красными глазами. И все же это были лучшие часы моих суток, таких одинаковых, похожих друг на друга. Я стала подозревать, что окружающая меня реальность на самом деле не существует, что реальность – это какая-то вязкая, бесформенная, ускользающая субстанция, которую мои органы чувств способны воспринимать лишь частично. Я не видела доказательств того, что все мы воспринимаем ее одинаково. Как знать, может быть, Зулема, Риад Халаби и все остальные воспринимают окружающий мир совсем по-другому, видят его в других красках и слышат другие звуки – не такие, что доносятся до моего слуха. Если это так, то получается, что каждый человек живет в полном одиночестве. Эта мысль внушала мне ужас. Утешение я находила лишь в том, что у меня был дар брать эту бесформенную массу, это желе и лепить из него то, что мне хочется: не пародию на окружающий мир вроде мушкетеров и сфинксов моей бывшей хозяйки-югославки, а настоящий мир, настоящую реальность, населенную живыми людьми, действующими по законам и правилам, которые я сама устанавливала для них и меняла по своему желанию. От меня, лишь от меня одной зависело существование того, что рождалось, умирало или происходило в неподвижном слежавшемся песке, в котором рождались мои истории. Я могла наполнять их всем, чем мне хотелось; чтобы вдохнуть жизнь в каждого из сотворенных моей фантазией персонажей, достаточно было одного моего слова. Порой мне казалось, что эта вселенная, сотканная из иллюзорной ткани фантазий и воображения, обретает более четкие и устойчивые черты, чем странный и непостижимый окружающий мир, населенный живущими без всякой цели и смысла существами из плоти и крови.

Риад Халаби продолжал жить точно так же, как и раньше, – помогая, советуя, что-то для кого-то организовывая, оказывая услуги – в общем, занимаясь не столько собой, сколько проблемами как ближних, так и не самых близких ему людей. Его выбрали председателем местного спортивного клуба, да и вообще мало что в жизни нашего городка происходило без его непосредственного участия. Два раза в неделю по вечерам он куда-то исчезал, ничего мне не объясняя. Возвращался он обычно очень поздно, практически уже под утро. Услышав, как он осторожно открывает дверь в патио, я, чтобы не смущать его, поспешно гасила свет и делала вид, что давно сплю. Если не считать этих его ночных эскапад, мы жили практически так же, как и раньше, – как отец с дочерью. Мы вместе ходили в церковь на воскресную мессу: я согласилась на это, чтобы не сердить Риада Халаби; он как-то пожаловался, что не всем в городке нравится мое более чем сдержанное отношение к религии, по крайней мере, так ему не раз говорила учительница Инес; при этом для себя лично он решил, что ввиду отсутствия в этих краях мечетей Аллах не будет против, если Риад станет молиться Ему в христианском храме; дополнительным смягчающим обстоятельством было то, что ему, как мужчине, не приходилось участвовать в ритуалах мессы, потому что бо́льшую часть времени он вместе с другими мужчинами стоял позади скамеек. Здесь, в задних рядах, никто особо не торопился падать на колени, когда священник читал соответствующие фрагменты Священного Писания. Риад Халаби был вполне согласен с мужской половиной населения, считавшей, что этот ритуал и принимаемая при его исполнении поза не слишком способствуют поддержанию высокого авторитета мужчины