Ее спина ударяется о переднюю часть исповедальни. Прочная древесина, из которой она состоит, боролась с жаром огня, оставив большую ее часть нетронутой. Я практически чувствую, как быстро бьется ее сердце в груди.

— Я не лгу, не вам. Клянусь, это правда. Каин работает с этой группой под названием «Гало». Все они... это люди, которым мой отец задолжал деньги. Они возят девушек по Пондероз Спрингс и продают их, — она протягивает руки вперед, ладони наружу, как будто это остановит меня, помешает мне сделать то, что я хочу.

— Я только хочу остановить отца, а потом меня не будет. Клянусь тебе. Как и в ту первую ночь в доме у озера, я говорю правду. У тебя всегда были все мои истины, все до единой.

Так много вопросов проносится в моем мозгу, перегруженном информацией, которую она только что извергла. Какой к черту «Гало»? Оба федерала грязные? Она вообще говорит мне правду?

Я стараюсь впитывать информацию. Я пытаюсь переварить, принять то, что она говорит, и услышать ее слова, но физически не могу.

Температура моего тела такая высокая, что моя одежда вот-вот расплавится. Мой мозг закипает, и малиновый цвет начинает просачиваться в уголки моего зрения. Я ждал год, чтобы заставить ее почувствовать ту боль, с которой она меня оставила. Это предательство. Я хочу причинить ей боль. Чтобы заставить ее заплатить.

Но меня поразили вспышки девушки на том причале, сломленной и разорванной своим прошлым. Они проносятся по моей памяти на высокой скорости, орган в моей груди пытается привязаться к нему. Я снова там, снова дурачусь.

Но я отказываюсь это делать.

Я приближаюсь к ней и так сильно ударяю ладонью о переднюю часть исповедальни, что мне начинает щипать руку.

— Все. Что. Ты. Блядь. Делаешь. Является. Ложью, — выдавливаю я, оскалив зубы, как бешеный волк, жаждущий еды.

Ее руки прижимаются к моей груди, пока она агрессивно качает головой.

— Вот почему я не сказала тебе с самого начала, гребаный ублюдок! Что бы я ни говорила, ты мне не поверишь! Я ничего не могу сказать, чтобы заставить тебя поверить мне!

Я подошел к своему концу. Я начинаю выходить из себя.

Из-за ее глаз.

Они чертовски светятся. Ярко-голубое, как обжигающее пламя, сияющее так же, как когда мы были вместе. Когда я думал, что она была чем-то большим. Когда слова, исходившие из ее уст, были покрыты святой водой.

Они чертовски красивы, и это причиняет боль.

Это больнее, чем порезы Тэтчер, больше, чем удары Алистера, слова моего отца. Мне так чертовски больно, что я не могу дышать. Каждый вдох ощущается как иголки в горле.

И впервые в жизни я хочу, чтобы боль прекратилась. Мне нужно, чтобы это, черт возьми, прекратилось.

Нет, нет, нет, повторяю я себе.

— Потому что все, чем ты являешься, — это коварный гребаный яд. Я доверял тебе, и посмотри, что этот гребаный сделал.

Не позволяй ей сделать это с тобой снова, Рук. Не поддавайся этому. Это гребаный трюк. Красивая ложь — это яд, который все еще течет в твоих венах.

Я беру ее хрупкую шею в свои руки, используя рычаг, чтобы с силой притянуть ее ближе к себе. Ее запах проникает в мой нос так близко и лично, что вызывает покалывание. Я прижимаюсь к ней талией, чувствуя, как мягко она прижимается ко мне. Чувствуя, как легко ее сломать.

Мой член напрягается, напрягая джинсы.

Я когда-то думал, что она чувствовала себя ангельской в моих объятиях. Ангел, который забрел слишком далеко от дома и оказался в лапах чего-то зловещего.

Теперь она просто чувствует себя грехом.

Грех.

Первобытный, горячий и аморальный.

Это единственное, чего я лишаю свое тело уже год. Отказ от искушения, наказание себя за то, что сейчас прямо передо мной. И я не знаю, как я буду держать себя в руках.

— Я никогда не лгала тебе, Рук. Не так, как ты думаешь, — она задыхается от моей хватки. — Я хотела остаться…

— Самая низкая, самая черная и самая далекая от Неба, — перебиваю я ее, сжимая пальцы, чтобы она замолчала. — Вот куда идут предатели. Ты это знала? Вот куда я тебя, блядь, пошлю.

Я не хочу слышать ее оправдания. Я не хочу больше слышать ложь.

Моя очередь причинять ей боль. Ее очередь быть наказанной.

— Предательские шлюхи вроде тебя заслуживают наказания, — рычу я, двигаясь рукой к ее лицу, заставляя ее губы сморщиться, а мои пальцы впиваются в ее щеки.

— Ты звучишь чертовски лицемерно для человека, которого зовут Люцифер. Разве ты не должен вознаграждать грех? — язвительно спрашивает она, ее голос хриплый и липкий, как сироп от кашля, и я чувствую горечь.

Сражайся со мной так, как я этого хочу.

Я не хочу, чтобы она уже сломалась. Я хочу, чтобы она была гребаным бойцом, чтобы чувствовать себя еще лучше, когда я превращу ее в месиво.

Мой ремень впивается в мягкую плоть ее живота, когда я поднимаю свободную руку, поглаживая ее задницу, отчего эта короткая-короткая джинсовая юбка задирается. Мои пальцы проникают между ее ног, зависая над ее киской прямо над трусиками.

От жара, исходящего между ее ног, мои колени чертовски подгибаются.

— Нет, Сэйдж, это мой ад. Мое королевство. Мои чертовы правила. Я вознаграждаю только хороших маленьких шлюх.

Как я и знал, она задыхается, открывая рот. Я плюю прямо на ее розовый язык, кладя руку на ее лицо, чтобы сомкнуть ее челюсть, чтобы она была вынуждена проглотить его.

Мои губы сталкиваются с ее губами, желание скапливается у меня внутри. Это все зубы и язык. Ее яд на вкус сладкий, чертовски сладкий. Она прижимается ко мне, прижимая свой рот к моему, утоляя мой дикий голод.

Я изливаю на нее всю свою ненависть, лечу ее своим языком, проклинаю ее своим ртом. Я сильно прикусываю ее нижнюю губу, едва оттягивая ее, когда убираю руку с ее бедер, поливая ее соками, которые прилипают к моей коже.

— Чертовски жалко. Смотри, какая ты мокрая. Как долго ты думала об этом? Обо мне?

Ее лицо вспыхивает, щеки горят от смеси удовольствия и смущения.

Я перемещаю руку с ее лица на перед рубашки с глубоким вырезом, хватаю ткань и дергаю ее вниз. В воздухе эхом отдается рвущаяся ткань, и я смотрю на ее молочные сиськи, выпирающие из-под