— И много там шло народу?

— Думаю, человек восемь.

— Продолжайте.

— Они вышли на дорогу, а путешественник сел и спустил ноги с края этого своего алтарного камня; потом поплотнее закутал плечи одеялом и стал ждать. Они подходили все ближе, пока не оказались как раз напротив того места, где он сидел; остановились, стоят смотрят. И путешественник тоже на них смотрит. Ему было любопытно, но и страшновато тоже.

— А вам?

— Мне было только любопытно.

— А откуда вы знаете, что ему было страшновато?

Пришлый посидел молча, глядя на дорожное полотно под ними. Через некоторое время говорит:

— Тот человек был не я. Может, он и был какой-то неузнанной частью меня, но в этом я и вас могу заподозрить. Вспомните хотя бы то, что я говорил насчет общности предысторий.

— А вы где в это время были?

— Спал в своей постели.

— То есть вас в этом сне не было.

— Нет.

Билли склонился в сторону, сплюнул.

— Что ж, — сказал он, — мне семьдесят восемь лет, и снов за свою жизнь я видел множество. Однако, если мне не изменяет память, в каждом из них присутствовал я сам. Не помню ни одного раза, чтобы мне снились другие люди, а я бы при этом так или иначе не присутствовал. Поэтому я склоняюсь к тому, что в том сне вы видели все-таки себя. Лично я однажды видел себя во сне мертвым. Но я стоял при этом и смотрел на труп.

— Понятно, — сказал пришлый.

— Что вам понятно?

— Видите ли, я довольно много размышлял о снах.

— А я о них вообще не размышлял. Просто иногда видел их, да и все тут.

— А не вернуться ли нам все же к тому вопросу?

— Можете делать все, что вам захочется.

— Спасибо.

— Ведь вы, конечно же, не выдумали все это.

Пришлый улыбнулся. Бросил взгляд на другую сторону шоссе, на поля за ним и покачал головой, но вслух ничего не сказал.

— Так к чему там вы хотели возвратиться?

— Самое интересное, что ваш вопрос — это как раз тот вопрос, на котором держится весь мой рассказ.

Над их головами пронесся тяжелый трейлер, из-под бетонных сводов вылетели, закружились, а потом вернулись назад ласточки.

— Не судите меня строго, — сказал пришлый. — Эта история, подобно всем другим историям на свете, берет свое начало из некоего вопроса. И любая история, включая те из них, которые оказывают на нас глубочайшее впечатление, некоторым образом возвращается к рассказчику и стирает и его, и его побуждения из памяти слушателей. Так что вопрос, кто рассказчик, очень такой, знаете ли, consiguiente[341].

— Но не может же быть, чтобы все истории были про один и тот же вопрос.

— Еще как может! Когда все известно, никакое повествование уже невозможно.

Билли опять наклонился и сплюнул.

– Ándale, — сказал он.

— Путешественнику было и любопытно, и страшновато, и он возьми да и обратись к этой процессии с каким-то приветствием, да так громко — его слова аж возвратились эхом от дальних скал. Он спросил их, куда это они направляются, но ответом его не удостоили. Стояли на ведущей через перевал древней дороге сплоченной кучкой — немотствующие полуночники с их факелами, всяческими орудиями и ношей — и ждали. Как будто встреченный путник представляет собой для них некую загадку. Или как будто от него положено дождаться определенных слов, которые он еще скажет.

— А на самом деле он спал.

— Я тоже так думаю.

— А если бы он проснулся?

— Тогда бы он перестал видеть то, что видел. И что видел я.

— А почему вы попросту не скажете, что видение бы исчезло, испарилось?

— А что именно оно бы сделало?

— В каком смысле «что именно»?

— Desapareser o desvanecerse[342].

– ¿Hay una diferencia?[343]

— Sí. Lo que se desvanece es simplemente fuera de la vista. ¿Pero desaparecido?[344]— Он пожал плечами. — Куда все исчезает? В случаях, подобных приключениям нашего путешественника, когда у нас нет твердой почвы даже в вопросе о том, откуда он вообще взялся, по поводу того, куда он денется, когда исчезнет, вряд ли можно сказать что-либо определенное. В таких делах вообще — даже твердую точку опоры для начала найти, и то невозможно.

— А можно мне кое-что сказать?

— Конечно.

— Мне кажется, вы страдаете привычкой представлять вещи в более сложном виде, чем это требуется. Почему бы просто не рассказать, что было дальше?

— Хороший совет. Посмотрим, что можно в этом направлении сделать.

– Ándale pues.

— Хотя я должен указать вам на то, что это вы все время встреваете с вопросами.

— Нет, вы не должны.

— Нет, должен.

— Просто продолжайте свой рассказ, да и все.

— Хорошо.

— Все. Помалкиваю в тряпочку.

– ¿Cómo?[345]

— Нет, ничего. Больше не буду задавать вопросы, вот и все.

— Но это были хорошие вопросы.

— Так будете вы что-нибудь рассказывать или нет?

— Гм… В общем, он, видимо, пытался проснуться. Но хотя ночь стояла холодная, а ложем служил жесткий камень, это у него не получалось. Вокруг меж тем стояла тишина. Дождь перестал. Ветер тоже. Участники процессии между собой посовещались, после чего носильщики выступили вперед и поставили паланкин на каменистую землю. На носилках лежала юная девушка с закрытыми глазами и руками, скрещенными на груди, как у мертвой. Сновидец бросил взгляд на нее и перевел его на группу сопровождающих. Несмотря на холодную ночь — а ведь там, в продутых ветрами высях, откуда они спустились, надо полагать, было еще холоднее, — одеты они были очень легко, даже плащи и одеяла у них на плечах были из ткани какой-то очень неплотной вязки. При свете факелов было видно, что их лица и торсы блестят от пота. И как бы ни был странен их вид и непонятна миссия, которую они собирались исполнить, от них веяло чем-то неуловимо знакомым. Как будто он все это уже видел прежде.