У современной эволюционной теории объяснение есть – естественный отбор в контексте иерархической структуры.

Власть и справедливость

Наблюдения де Вааля (и его антропоморфные аналогии), по сути, подтверждают теорию Роберта Триверса о реципрокном альтруизме, впервые сформулированную в статье 1971 года. Де Вааль считает, что поведение шимпанзе «руководствуется тем же чувством моральной правоты и справедливости, что и у людей». К такому выводу он пришел «после того, как Пейст поддержала Лейта в драке с Никки. Когда Никки позже стал демонстрировать себя перед Пейст, она повернулась к Лейту и протянула ему руку, прося тем самым помощи. Но Лейт ничего не сделал, чтобы защитить ее от атаки Никки. Пейст тут же с яростным лаем набросилась на Лейта, погнала его по всему вольеру и даже ударила»[483]. Предательство друга вызвало бы у вас не менее яростное негодование, не правда ли?

Согласно Триверсу, глубинный источник «чувства справедливости» – реципрокный альтруизм. Иерархия тут ни при чем. Два основных правила групповой жизни шимпанзе, выделенные де Ваалем: «услуга за услугу» и «око за око, зуб за зуб» – по сути, не что иное, как принцип справедливого возмездия, сформировавшийся без привязки к статусам.

Однако социальная борьба (с непременным образованием союзов и коллективной враждой) придала этим глубоким философским установкам особый вес. В человеческом обществе противоборствующие коалиции, конкурирующие за статус, часто опираются на некое смутное чувство морального права, которого противник якобы лишен. Из-за эволюции в условиях реципрокного альтруизма и социальной иерархии наш вид приобрел такие «привычки», как личная неприязнь и месть, а также расовое угнетение и мировые войны.

Тот факт, что войны в каком-то смысле являются «естественными», вовсе не делает их приемлемыми или неотвратимыми. Это верно и в отношении социальной иерархии: тот факт, что у нашего вида в ходе естественного отбора развилось социальное неравенство, отнюдь не легализует его и не делает его неизбежным. Конечно, когда группа людей (особенно мужского пола) проводит много времени вместе, то иерархия (пусть неявная и негласная), скорее всего, сформируется. Сознательно или нет, мы оцениваем окружающих и в соответствии с этим распределяем свое внимание и уважение: решаем, с кем общаться, с кем соглашаться, над чьими шутками смеяться, чьи инициативы поддерживать[484]. Однако социальное неравенство в более широком смысле (предполагающее резкий разрыв между богатыми и бедными, привилегированными и бесправными) – совсем другое дело. Это продукт некомпетентной государственной политики или ее полного отсутствия.

Естественно, политика должна согласовываться с природой человека. Если люди в основном эгоистичны (а это так), то бесполезно призывать их упорно трудиться без весомого материального подкрепления: человек, который работает больше, чем ленивый сосед, хочет и получать больше. Крах коммунистической системы – тому пример. Однако в то же время аккуратное перераспределение налогов не отбивает у людей желание работать. Вот между этими двумя крайностями и должна лавировать политика. У каждого есть своя цена, но она продукт старого доброго человеческого эгоизма, а не тяги к статусу как таковой. Последняя даже, напротив, упрощает процесс перераспределения материальных благ. Как оказалось, люди склонны сравнивать себя с ближайшими соседями по иерархической лестнице, вернее только с теми, кто находится выше их[485], что вполне оправданно с точки зрения эволюции, однако суть не в этом. Если правительство соберет с вас и всех ваших соседей из числа среднего класса налогов на тысячу долларов больше, чем обычно, то для вас в плане социальной иерархии ничего не изменится: ваша зависть к более состоятельным Джонсонам никуда не денется, она так и будет подстегивать вас трудиться, а вот если бы стимул для вас имел абсолютное денежное выражение, то желания работать у вас бы заметно поубавилось.

Современный взгляд на социальную иерархию наносит ощутимый удар по одному из топорных философских оправданий неравенства. Еще раз подчеркну: ни к чему заимствовать ценности у естественного отбора – то, что он «счел» целесообразным, не всегда оказывается безусловно хорошим. Однако не все это понимают и продолжают утверждать, будто иерархия – естественный способ сохранения группы сильных особей и якобы неравенство может быть оправдано во имя общего блага. Только вот современные данные этого не подтверждают, что лишает и без того шаткую теорию всяких опор.

Особое негодование у тех, кто обвиняет де Вааля в антропоморфизме, вызывает название его книги – «Политика у шимпанзе». Однако если верить политологам и считать политику процессом раздела ресурсов, то, наблюдая за шимпанзе, нельзя не заподозрить, что политику изобрели не мы. Де Вааль видит у своих подопечных не просто политический процесс, а «демократическую структуру»[486]. Зарвавшийся альфа-самец, насколько бы он ни был сильным, обречен на провал. Например, Никки, в отличие от Лейта, был дальше от «народа», поэтому и популярности такой не имел. Самки не спешили выражать ему покорность и, когда тот бывал неоправданно жесток, преследовали его всей толпой и однажды даже загнали на дерево, где он вынужден был укрыться он «народного гнева». Возможно, на современную представительную демократию это и не тянет, но и чистой диктатурой такой режим уже назвать нельзя (неизвестно, сколько бы Никки пришлось просидеть в укрытии, если бы Мама, главный миротворец колонии, не поднялась на дерево, не поцеловала бы его и не свела вниз, после чего он смиренно просил у всех прощения)[487].

Попробуйте провести такой опыт: найдите политические дебаты по телевизору и отключите звук. Понаблюдайте за жестами. В любой точке мира они будут примерно одинаковыми – призывными или негодующими. Затем включите звук. Послушайте, что политический деятель говорит. Готов спорить, он (или, реже, она) убеждает группу избирателей поддержать его в борьбе за власть и раздает обещания, заманчивые для «народа» (или некой его критической части). Политики-шимпанзе поступают точно так же. В обоих случаях главная цель (осознанная или нет) – статус. И в обоих случаях очевидна готовность пойти на многое ради ее достижения. А отдельные нюансы, вроде конкретных фраз и обещаний, не столь важны – даже самую пафосную речь можно свести к простым призывам. Включая звук, вы просто перепрыгиваете на несколько миллионов лет вперед по эволюционной лестнице.

Тактика индейцев племени зуни

Несмотря на многочисленные параллели, между обезьянами и человеком все же остается непреодолимый разрыв. У людей статус часто не подкрепляется грубой силой. Да, в детстве у мальчиков лидерами нередко становятся наиболее физически крепкие, однако во взрослом возрасте на передний план выходят совсем другие критерии, а явные политические устремления в некоторых культурах даже мешают. Вот как описывал уклад жизни индейцев навахо ученый Дэниэл Фридман: «Тем, кто активно стремится к власти, не доверяют. Лидером становится тот, с кого можно взять пример. Если у кого-то хорошо родится зерно, ему подражают, и он в этой области становится лидером. Другой знает много целебных заклинаний – его уважают за это, и статус его высок. Расхваливать себя, втираться в доверие, заводить полезные знакомства… в традиционном обществе навахо не принято»[488].