Естественный отбор презирает принципы честной рекламы. Самки светлячков рода Photuris имитируют свечение готовых к спариванию самок рода Photinus, чтобы таким образом привлечь и съесть их незадачливых самцов. Некоторые орхидеи мимикрируют под самок ос, чтобы привлечь самцов и заставить их переносить пыльцу. Некоторые безобидные змеи обзавелись окраской, как у ядовитых сородичей, чтобы отпугивать врагов. Куколка бабочки вида Dynastor darius прикидывается головой змеи и даже раскачивается при приближении опасности[494]. В общем, ради своих генетических интересов живые организмы готовы на все.

И люди не исключение. В конце 50-х – начале 60-х годов прошлого века социолог (не дарвинист) Ирвинг Гофман наделал шуму своей книгой «Представление себя другим в повседневной жизни», где подробно описал, сколько времени и сил мы тратим на то, чтобы произвести определенное впечатление на окружающих. Однако делаем мы это совсем не так, как братья наши меньшие. Если самка Photuris вряд ли питает иллюзии насчет своей истинной сущности, то человек часто вживается в роль. Гофман поражается, насколько человек может быть «полностью захвачен собственной игрой и искренне убежден, что впечатление о реальности, которое он создает, это и есть самая доподлинная действительность»[495].

Современный дарвинизм добавил к наблюдениям Гофмана, помимо всего прочего, теорию о функции самообмана. Согласно ей, мы обманываем самих себя, чтобы убедительнее обманывать других. Эта гипотеза была предложена в середине 1970-х годов Ричардом Александером и Робертом Триверсом. В своем предисловии к книге Ричарда Докинза «Эгоистичный ген» Триверс отметил повышенное внимание Докинза к роли обмана в жизни животных и добавил, что если действительно «обман играет фундаментальную роль в общении животных, то должен иметь место сильный отбор на способность различить обман, что, в свою очередь, должно повышать степень самообмана и переводить некоторые факты и мотивы в подсознание, дабы не выдать обман едва уловимыми признаками осознания собственной неправоты». Таким образом, утверждает он, «общепринятое мнение о том, что в ходе естественного отбора преимущество получают нервные системы, более точно отражающие реальный мир, – это крайне наивный взгляд на эволюцию психики»[496].

Изучение самообмана уводит нас в сумрачные дебри науки[497], но это и неудивительно: «сознание» – понятие, на редкость уклончиво сформулированное и нечетко очерченное. Истина (целиком или частично) может попадать в «сознание» и ускользать из него или витать на периферии, оставаясь неразличимой. И даже если предположить, что мы сможем доподлинно установить неадекватность восприятия кем-то информации, то определить, является ли это самообманом, нам все равно будет не под силу. Мы не сможем выяснить, отсутствует ли достоверная информация в мозгу или она просто исключена из сознания внутренней цензурой. Или человек изначально был не в состоянии воспринять эту информацию? Если это так, то является ли выборочное восприятие результатом действия определенного эволюционного механизма самообмана? Или это просто следствие неспособности мозга (и сознания, в частности) удерживать определенный объем информации? Сложность этих вопросов затормозила предсказанное Триверсом еще два десятилетия назад появление новой науки, которая должна была исследовать самообман и дать четкое представление о бессознательном.

Однако гипотезы Докинза, Александера и Триверса во многом подтвердились: точность нашего восприятия действительности не является приоритетом в ходе естественного отбора. Новая эволюционная парадигма позволяет нам нанести на карту научного познания terra incognita человеческого обмана и самообмана, пусть пока и в очень общих чертах.

Одну сферу обмана – секс – мы уже исследовали. Мужчины и женщины охотно вводят в заблуждение друг друга и самих себя насчет силы собственной любви и нерушимости верности. Две другие сферы, где представление себя и восприятие других играют большую эволюционную роль, – реципрокный альтруизм и социальная иерархия. Здесь, как и в сексе, честность может быть губительна. Собственно говоря, именно в этих сферах у человека (как и у животных) и процветает в основном непорядочность. Мы далеко не единственные лгуны в природе, но, очевидно, самые прожженные, хотя бы потому, что умеем разговаривать.

Стремление нравиться

Люди обычно стремятся не к высокому статусу как к таковому, а к преимуществам, с ним связанным. Они не строят планы восхождения по социальной лестнице и не придерживаются их с методичностью боевого генерала, ведущего военные действия. Ладно, согласен, некоторые так делают. Возможно, даже все мы иногда пытаемся контролировать этот процесс. Однако стремление к высокому статусу все же более глубоко встроено в нашу психику. Во всех культурах люди, отдают они себе в этом отчет или нет, желают ошеломить окружающих, возвыситься в их глазах.

Жажда одобрения проявляется у человека на самых ранних этапах развития. Дарвин всю жизнь вспоминал, как поразило взрослых его умение лазать по деревьям: «Моим почитателем был старый каменщик Питер Хейлс, я покорял рябину на лужайке»[498]. Противоположная сторона этой медали – боязнь презрения и насмешек. Дарвин заметил, что его старший сын в два с половиной года стал «чрезвычайно подозрительным и чувствительным к насмешкам; если люди болтали и смеялись между собой, он считал, что они обсуждают его и потешаются над ним»[499].

Не стану утверждать, что такая реакция является нормой, однако это не главное (хочу лишь обратить ваше внимание, что многие психопатологии, включая паранойю, – это, вероятнее всего, не что иное, как утрированные эволюционные склонности)[500]. Даже если поведение сына Дарвина и отклонялось от нормы, то лишь количественно, а не качественно. Все мы с самого раннего возраста боимся насмешек и стараемся любыми силами их избегать. Вспомните замечание Дарвина о «жгучем чувстве позора, которое большинство из нас испытывает даже спустя много лет при воспоминании о нарушении какого-нибудь пустякового, но общепринятого правила этикета»[501]. Такая высокая чувствительность свидетельствует о высоких ставках в игре, и в самом деле если уважение общества дает весомые генетические преимущества, то его отсутствие грозит генетическим крахом. Нередко в колониях человекообразных приматов (да и в человеческом социуме) крайне непопулярные особи вытесняются на задворки общества и даже за его пределы, где выживание и воспроизводство становятся затруднительны[502]. Снижение статуса влечет за собой существенные издержки и уменьшает шансы на репродуктивный успех, поэтому любые меры, позволяющие произвести благоприятное впечатление, стоят затраченных усилий (в эволюционном контексте), даже если эффект будет небольшим.