В то время как религия разъединяла, торговля объединяла нацию, и поэтому приобретала относительно большее значение. С Библией теперь соперничал гроссбух. Шестьдесят лет назад пуританин был Кромвелем с мечом в руке; тридцать лет назад – Беньяном, распевающим гимны в тюрьме, а теперь следовало признать пуританином торговца-журналиста Дефо. Квакер также перестал публично выступать с проповедями, направленными против церкви, истал бережливым дельцом, стремящимся к покою. По старой памяти пуритан и квакеров еще называли в просторечии «фанатиками». Однако такое яростное рвение этих сторонников «высокой церкви» постоянно умерялось патриотическими и экономическими соображениями, которые сильно влияли на умы умеренных тори, руководимых тем самым Харли, чьим тайным слугой был Дефо. Англия тогда была страной, которая при удаче и хорошем руководстве могла во время войны проявить достаточное единство, богатство и силу, чтобы поставить на колени могущественного французского короля Людовика XIV, повелителя дворян и бедных крестьян, который раз и навсегда избавился от своих нонконформистов, отменив Нантский эдикт.

Английское земледелие улучшилось, и пшеницы теперь выращивалось уже больше, чем во времена средневековья. Пшеничный хлеб составлял 38 процентов всего хлеба, потребляемого населением; затем шла рожь, а ячмень и овес занимали третье и четвертое места. Поэтому цены устанавливались в зависимости от цен на пшеницу и рожь.

Огромное количество ячменя, выращиваемого на острове, уходило на приготовление солода для эля и пива. Например, Кембриджшир, южнее Или, являлся «почти всецело зерновой областью», и, как отметил Дефо, пять шестых этого зерна составлял ячмень, который обычно продавался в Уэре, Ройстоне и других больших городах Хартфордшира, производящих солод.

За исключением некоторых графств запада, где преобладал сидр, эль в прежние времена повсюду был национальным напитком, употреблявшимся повседневно не только мужчинами, но и женщинами и детьми; соперничество крепкого спирта, с одной стороны, и чая и кофе – с другой, только еще начинало ощущаться. В то время даже леди еще употребляли эль. В 1705 году леди Карнарвон говорила, что мисс Кок «совершенно зачахла и ее голос стал слабым и глухим», потому что «она все это лето пила выдохшееся пиво». Дети пили совсем слабое пиво, и во многих случаях это было для них лучше, чем употребление грязной воды, которая часто представляла единственно возможную замену.

Из ячменя приготовляли повсюду наиболее распространенный напиток, но в некоторых районах он являлся также и основной пищей. Мелкие фермеры, жившие на холмах Уэльса,питались превосходным ячменным хлебом. Крестьяне северных графств употребляли в различных видах овес и рожь; а в Шотландии еще много лет спустя доктор Джонсон имел возможность утверждать, что там овес «поддерживал народ». В центральных районах Англии рожь и ячмень употреблялись наравне с пшеницей, и только на юго-востоке с его более сухим климатом преобладала пшеница.

Однако уже в годы правления Анны происходил оживленный обмен сельскохозяйственными продуктами между различными районами, особенно там, где существовало речное сообщение. Поэтому-то главным образом работа по углублению рек и сооружению шлюзов и стала характерной чертой этого периода. Темза на всем ее протяжении вниз о Оксфорда и ее притоки Уэй, Ли и Медуэй были местом оживленного и многолюдного движения: съестные припасы, напитки и лесные материалы шли вниз, в Лондон, уголь Тайнсайда и заморские продукты везли вверх по рекам, в глубь страны. Абингдон и Рединг являлись центрами крупных сельскохозяйственных районов, отправлявших свою продукцию в столицу водным путем. Прибрежные районы Суссекса и Гемпшира отправляли морским путем в Лондон свое зерно, так же как Чешир и другие западные графства сыр, прорываясь сквозь ряды французских каперов из Дюнкерка. Дороги большую часть года были непроходимы для повозок, но даже в самую скверную погоду из северных центральных графств можно было пригонять в Лондон овец и рогатый скот, гусей и индюшек. По пути они кормились на обширных пастбищах, находившихся по краям дороги. Еще перед унией 1707 года Шотландия ежегодно посылала в Англию 30 тысяч голов скота; странная речь уэльских погонщиков скота также была хорошо знакома на дорогах близ Лондона. Но ирландская торговля скотом стала жертвой зависти британских скотоводов и была уничтожена специальным актом, изданным при Карле II.

Англия и Уэльс уже образовали вместе наиболее значительное пространство в Европе, на котором происходила беспрепятственная внутренняя торговля, а в середине царствования Анны к ним была присоединена еще и Шотландия. «Большим счастьем для Англии, – писал Дефо, – является то, что мы не дошли до налога на соль или на зерно, как Италия и многие другие страны». Проницательный венецианский посол Мосениго в 1706 году, к концу своего пребывания на нашем острове, сообщал своему правительству, что отсутствие внутренних таможен являлось единственной причиной того, что «промышленность развилась в Англии сильнее, чем в какой-либо другой части мира». И в Лондоне, и в любом провинциальном городе можно было беспрепятственно торговать съестными продуктами, не уплачивая никаких пошлин при въезде в город. Поощряемые этой свободой хлеботорговцы и комиссионеры наводняли остров, скупая повсюду для спекуляции фермерские урожаи как прямо на корню, так и уже сжатые, но еще не обмолоченные; в поисках скота с целью откармливания его в английских загонах они проникали в совершенно невероятные места, даже в опасные горные долины Шотландии, И всюду ускоряли сельскохозяйственный прогресс, открывая новые рынки для продукции отдаленных поместий и деревушек.

Благодаря такой предприимчивости, различным усовершенствованиям и введению премии за экспорт Англия могла экспортировать хлеб в больших количествах. В середине царствования Анны среди лиц, занятых в угольной промышленности Глостершира, вспыхнуло возмущение против высоких цен на хлеб, вызванных тем, что бристольские купцы в больших количествах вывозили местные запасы за границу. Даже к северу от Трента простые сквайры считали экспорт хлеба важной статьей в своих собственных доходах и в доходах своих арендаторов.

Эта радужная картина сельскохозяйственного и торгового оживления не должна, однако, создавать ложного впечатления, что Англия уже была той страной усовершенствованных сельскохозяйственных методов и реконструированных путей сообщения, какой она стала в конце столетия. Оживленность речного сообщения была показателем дурного состояния дорог. Пахотные земли, потенциально лучшие в Англии – в центральных графствах и на севере Восточной Англии, – были еще по большей части неогороженными. В этих районах обширные и неогороженные деревенские поля еще обрабатывались средневековыми методами, которые вызвали бы одобрение составителей «Книги Страшного суда», по не могли не возмутить современный ум Артура Юнга.

На таких деревенских полях, где разбросанные полоски отдельных владельцев по необходимости должны были обрабатываться по плану, составленному для всей общины, всякая инициатива лендлорда или фермера, стремившегося к каким-либо улучшениям в методах земледелия, наталкивалась на ограничения. Никто не мог с выгодой выращивать на своей неогороженной полоске турнепс или кормовые травы, так как все «поле» сразу же после уборки урожая превращалось в пастбище для деревенского скота, который, конечно, съел бы и клевер, и турнепс, причинив этим убыток их владельцу. Неогороженное поле обрабатывалось по единому плану. Небольшие городки, вроде Годманчестера, например, еще требовали через своих бейлифов, чтобы все фермеры являлись, согласно старинному обычаю, в здание суда и там «давали обещание, что ни один из них не будет сеять ячмень на общинном поле раньше пятницы 21 марта» (1700 года), «да и в этот день можно засевать только крайние участки».