Грязнов лукавил, ибо никаких признаний Эммы не было и в помине, но ловко и вовремя запущенная деза, чрезвычайно похожая на правду, способна нанести сильный упреждающий удар. А что этот мерзавец приложил руку к гибели Эммы — Грязнов все никак не мог поверить сказанному, — тут никаких сомнений у него не было. А Саня — лопух! Как он мог позволить приезжать ей прямо в Генеральную прокуратуру?! Зная, кто у нее на «хвосте»! Да тут любой дурак поймет, что это не просто бабьи капризы…

4

Кончился январь. В один из мягких по-февральски дней, когда даже сосульки стали появляться на карнизах домов от внезапной, но короткой оттепели, Турецкий с Грязновым, стоя недалеко от пограничного контроля в здании аэропорта Шереметьево-2», наблюдали, ни во что не вмешиваясь, как на паспортном контроле проверяли документы Вики Сиротинской. Она улетала в Париж, — видимо, навсегда…

А несколькими днями ранее, здесь же, они, уже большой компанией, в которой, правда, генеральских звезд на погонах было столько же, сколько и народу, также провожали в Германию огромного, шумного и безумно добродушного Питера Реддвея.

Его любимый джип, который он едва не обцеловал, как, впрочем, и всех, кто принимал участие в его розыске, улетел накануне транспортным самолетом вместе с представителями страховой фирмы. И теперь Питер был счастлив и щедр, дорогущий коньяк лился рекой, тосты произносились один громче и величественнее другого, пассажиры с других рейсов смотрели на происходящее с откровенной завистью — вот же, блин! Ну конечно, тут вон сколько генералов, чего ж им-то не гулять?!

Да, причины были…

Турецкий с Грязновым, например, стали самыми дорогими и почетными гостями в шумном доме Хасана Гусарова. Не говоря о том, что и сыщики Дениски остались чрезвычайно довольны щедростью папаши. С Рустама были сняты все подозрения, московский прокурор Прохоров приезжал к Меркулову, и они долго сидели, запершись в Костином кабинете, что-то обсуждая с глазу на глаз.

Неторопливо, но достаточно жестко вел дело к суду Олег Меньшов. Адвокат Саломатина всячески пытался взывать к общественности, угрожая даже обращением в Страсбургский суд. И тогда помог делу Вячеслав Иванович. На коллегии Министерства внутренних дел он в перерыве подошел к группе генералов, окружавших первого зама министра Милявского, и громко, чтоб все слышали, сообщил новость:

— Артем Сергеевич, а я ведь вас лично могу порадовать! — И когда все, обернувшись, уставились на Вячеслава с самым неподдельным интересом, радостно улыбаясь, выдал: — Я относительно гибели супруги Михал Михалыча Фрадкина. Наши с вами эксперты хорошо-таки потрудились и выяснили, что в тот день, ну в день ее гибели, в машине были элементарно испорчены тормоза. И это факт. У нас есть рабочие версии, которые активно проверяются. Но самое главное, — Грязнов сделал вид, будто собирается открыть важную тайну, — что заказчиком-то снова выступает хорошо известный всем нам известный таганский авторитет Митяй, то есть Дмитрий Саломатин.

— Да брось ты, — нахмурился Милявский, но, увидев глаза присутствующих при таком неприятном и неудобном разговоре, продолжил тише: — чего ты туфту-то гонишь? Какой он преступник? Очнись, Грязнов!

— А у меня, Артем Сергеевич, вот такая уже пачка признательных показаний, — он показал двумя руками толщину воображаемой пачки, — которые дали на него его же подельники! Нет, понятное дело, средства массовой информации мы к этому делу и на пушечный выстрел пока не подпускаем, но своим-то, — он обвел взглядом генералов, — думаю, можно. Даже нужно! Или мы уже друг другу боимся верить?

Реакция была соответствующая — в поддержку точки зрения Грязнова. Вот оно, то самое «общественное мнение», которое сегодня же будет известно далеко за пределами большого дома на Житной улице. Но этого Вячеславу все равно было мало — бить, так уж до конца, чтоб напрочь с копыт!

— Я вот прямо нутром старого сыщика чую, что уже наступает момент, когда этот тип, прошу прощения, начнет колоться. Своя-то шкура дороже, известно. Вот и пусть он назовет нам имена своих покровителей. Ему ж, между нами говоря, тоже терять нечего. Но все-таки, чтоб так по-сволочному поступить со своим старым товарищем, я про Фрадкина, это же совсем надо никакой совести не иметь, ох, грехи наши! — Выдержав долгую артистическую паузу, Грязнов сделал общий поклон, а потом будто вспомнил: — Да, и еще спасибо вам за ту помощь… Ну когда мы джип американца искали. Помните, вы мне позвонили? А я как раз допрос вел — главного вора. Ну он, как услышал, кто мне звонит и машиной интересуется, сразу обе лапки вот так! — Грязнов поднял руки. — Вот так, братцы, — пошутил он, — наше с вами главное преимущество в том, что в трудную минуту нас всегда готово словом и делом поддержать руководство. Не, вы не думайте, что это в качестве лести! Это в порядке справедливости…

Милявский уходил в зал со странной, неживой улыбкой, будто приклеенной к каменному лицу.

Турецкий отреагировал на Славкин рассказ хмуро:

— Зря ты, старик, прешь на рожон. Он же тебя теперь просто обязан съесть вместе с этим… ну со всем остальным.

— А за что? За то, что я ему при всех дифирамб исполнил? Ну пусть только попробует, — махнул в конце концов рукой.

Прав оказался именно Грязнов. Как в воду смотрел. Когда улетал Питер Реддвей, среди провожавших присутствовал, кстати, и Милявский. Ну как же, такой грандиозный успех российских сыщиков! В кои-то веки! Да с международным, будь он неладен, резонансом! Черт его и принес, Артема, не прогонять же! И Славка снова, как тогда на коллегии, пользуясь дружеским расположением старины Пита, помянул первого зама добрым словом, а Реддвей, растрогавшись, долго тряс Милявскому руку. Турецкий же вместе с Костей Меркуловым, наблюдая за этой картиной, едва не помирали со смеху.

Но и это уже дело прошлое. Что они там теперь будут пытаться сделать с Саломатиным, ни Вячеслава, ни Александра не интересовало. А вот прощание с Эммой в Хованском крематории оставило тягостное впечатление.

Вика молча плакала. Грязнов с Турецким сидели в машине, ожидая ее, их присутствие здесь было абсолютно лишним. Но долг отдать они хотели. Фрадкин с сыновьями, какие-то люди, обилие охраны, похожей на братву, — они, казалось, меньше всего интересовались тем, что происходит, будто заранее уже обо всем знали, а свершившийся факт никого не удивил. И сильно не расстроил. Разве что неприятные разговоры вокруг, но от этого уже никуда не денешься, раззвонили средства массовой, мать их, информации. Вот и парочку папарацци, пробравшихся в траурный зал со своими фотовспышками, в довольно грубой форме выдворили наружу…

Вика положила от них троих букет на гроб, Слава и Саня вошли в помещение вместе с толпой, минуту постояли и тихо вышли, вернувшись в машину. Потом уехали на Фестивальную, где втроем и помянули.

И вот тогда Вика сказала, что теперь уже она окончательно решила уехать. Прежде ее связывало с Россией, с собственной квартирой присутствие здесь Эммы. А теперь ее больше нет, значит, оборвались и ниточки.

Грязнов начал что-то возражать, объяснять. Турецкому надоело все это хуже горькой редьки, и он встал и попрощался. Уже выходя в одиночестве за дверь, услышал из кухни громкий голос Вячеслава: