С каждым его шагом навстречу смертоносному металлу и огню стих укорачивался, забывался. Последние дни старец повторял поэму, как молитву, по несколько раз в день, даже ночью он вскакивал, чтобы убедиться в собственной памяти. Вчера Феникс пел дважды, перед примкнувшим отрядом воинственных паки, на это ушло два слова. На усмирение драки между бедуинами и горцами из клана орла была израсходована целая строка…

Зато сейчас каждый шаг Бродяги стоил ему слова. Вместо испаряющейся вечности к нему все быстрее возвращались молодость и силы, но они не радовали его. Совсем недавно Феникс казался невероятно тяжелым, первые мили в Змеином ущелье старец задыхался, таская на себе ленивого избалованного попутчика. Зато теперь он нес клетку фактически одной рукой, подцепив ее двумя пальцами.

Он спускался по бетонным ступеням, а вокруг бешеной стаей свистели пули. Ни одна не задевала его. Очень близко он видел стрелков, засевших в окопах. Слева в небе появился рассеянный луч света, на бреющем полете приближался вертолет.

– Братья, не отставайте! – снова завопил он и сам удивился, насколько зычным стал голос. Он ведь давно позабыл, когда последний раз на кого-то кричал. Бродяге казалось, что он произносит русские слова, но его понимал каждый воин. – За мной, братья! Феникс выведет нас!

Они услышали его и поняли, те, кто находился рядом. Они начали выстраиваться клином, как журавли во время дальнего перелета. И все, кто пристраивался сзади к этому удивительному шествию, оставались невредимыми.

Ночь отступала. Первые лучи солнца осветили картину жуткого побоища. Пулеметчики эмира перебили в общей сложности больше трех тысяч нападающих, но эти грустные подсчеты главам кланов пока только предстояли. Сейчас для горцев и кочевников пустыни не существовало дороги назад. Для них существовал только молодой чародей с седой гривой и с чудесной запертой пери в золотой клетке…

Бродяга бежал все быстрее. В него в упор стреляли из автоматов, винтовок и даже из небольшого орудия. Он отчетливо видел, как отскакивает назад затвор, как выскакивает на песок раскаленная болванка, как в страхе скалится и указывает на него заряжающий, совсем юный мальчишка в чалме и пестрых шароварах.

Сыновья Рушана расчет орудия на лету зарубили саблями, та же участь постигла и пулеметчиков, залегших на переднем крае. Бродяга уже не управлял боем, он только почувствовал, как его подняли и усадили в седло.

Белый скакун дрожал, хрипел и брыкался, чуя близкую кровь, но его крепко ухватили под уздцы и бегом повлекли вперед.

Они всё скакали и бежали рядом, его ближайшие соратники, его послушные дети. Они бежали, хватаясь за гриву, за стремена и даже за хвост его коня, и пули не попадали в них. Без остановки пролетели через первую линию окопов. Люди в пятнистой форме бросали свое перегревшееся оружие, ложились на дно траншей, пытались спрятаться в блиндажах.

– Ааааа-ааа! – Поднимая тучи пыли до небес, грандиозный живой клин врезался в позиции арабов.

Возле второй линии окопов надрывались от крика вражеские офицеры. Они пытались урезонить своих солдат, вернуть их на позиции. В последнюю минуту красивый усатый офицер в пятнистой форме с золотыми погонами встал на колено и шесть раз выстрелил Бродяге в грудь из блестящего пистолета.

Каждая пуля стоила Белому мортусу строчки из его стиха. Стиха, который он собирал с каторжным усердием. Он даже припомнил удивительные мелкие детали прошлого. Он вспомнил, что выражение «всласть понежась» ему подарила девочка, умершая от чахотки в лагере чолонских старателей, сразу после второй войны с немцами, а светлая улыбка, вкупе с запахом таволги и словом «беловодье», подарена парнишкой, которого привалило бревнами на лесосплаве. Уже сороковые годы двадцатого века побежали, отрешенно подумалось Бродяге, хватило бы только, не подвести бы Кузнеца!

– Аааа-ааа! – Казалось, остановить армию кочевников не сможет никто. Они лезли и лезли, как муравьи, почуявшие мед, дюжина тонких ручейков текла через стену, превращаясь внизу в живое разъяренное озеро.

Бродяга вел их, находясь на самом острие журавлиного клина, на самом кончике лезвия исполинской живой сабли.

Железная стена сверху уже не выглядела, как отдыхающий сетчатый питон. Она походила на гусеницу, облепленную муравьями. Раздалось еще несколько взрывов, проломы увеличились, через них тащили упирающихся верблюдов и коней. Воспрянувшие духом военачальники из горных кланов гарцевали на конях, размахивая саблями, развивались штандарты, пехотинцы выдвигали впереди строящейся конницы покореженные, пробитые во многих местах щиты. Сверху, со стены заговорила родная артиллерия.

Но ничего этого мортус не видел.

Он скакал, вцепившись в клетку с птицей. Он видел, как вырвавшиеся вперед сыновья Мирзы и Берка расстреляли автоматчиков, как закидали самодельными гранатами дот, как набросились с саблями на убегавших.

Их становилось всё больше, тех, кто ринулся наутек. Вторая линия окопов находилась совсем рядом, Бродяга различал помертвевшие от страха, размалеванные черной краской лица солдат. Позже он узнал, что в пятнистую форму и ботинки одевал своих гвардейцев эмир, а растрепанные люди в халатах с арабской вязью на лбах – это были практически гражданские люди, необученные стражники ближайшего халифа.

Что-то невероятное происходило с оружием врага. Пулеметы в упор изрыгали тысячи пуль, но все они уходили в небо.

– Славься, Вершитель судеб!

– Он хранит нас от смерти!

– Кто дотронется до него, того минует пуля!

Прорвав две жидкие шеренги пехотинцев, конница с Бродягой во главе на полном скаку ворвалась на позиции минометов. Боевые расчеты были затоптаны и изрублены в считаные мгновения, за ними пришла очередь нескольких резервных пехотных рот, дожидавшихся в блиндажах. Похоже, они так и не успели понять, как дикари прорвали оборону.

Пустынники устроили настоящую резню в блиндажах резервистов. У тех имелось достаточно оружия, но пока Бродяга находился рядом, силы нападавших утраивались. Он же только считал про себя умирающих, он снова видел их перекошенные физиономии, слышал их предсмертные стоны. Их рубили и кололи, не дав притронуться к оружию.

Стих обрывался уже где-то на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, когда лавина отчаянной конницы перемахнула кустарник и ворвалась на стоянку бронетранспортеров. К этому моменту Бродяга восстановил управление войском. Он понял, что менять ничего не следует, что все идет своим чередом, и даже вспомнил, что такое построение называлось когда-то «свиньей».

Под громадной маскировочной сетью их встретило жесточайшее сопротивление, но остановить взбесившихся горцев не могло уже ничто. Они прыгали с коней прямо на броню машин, с кинжалами в зубах врывались в люки, вспарывали врагам животы и отрезали головы.

– Закрывайте им окна! Кидайте им песок в окна! Кидайте песок им в пушки!

Три бронетранспортера успели завести моторы и, отстреливаясь, ринулись наутек. Кочевники в запале рванули следом – и потеряли под шквальным огнем пулеметов человек тридцать. Затем кто-то, знающий управление, догадался залезть в захваченную машину и броситься в погоню.