— Строительство укрепсооружения придется начать уже сейчас. Конечно, вряд ли мы успеем создать здесь все то, что мне хотелось бы. Но в любом случае вы должны быть готовы к тому, что после падения Берлина центр сражения за рейх переместится сюда, в Альпы. Где мы будем сопротивляться, привлекая людские резервы Австрии и Баварии и имея в тылу отряды Бенито Муссолини.

У Кейтеля хватило такта не поинтересоваться: неужели фюрер действительно допускает падение Берлина? К чему, если и так ясно сказано: «После падения…»

— Общие позиции мне ясны. Кому поручим? Нужно подумать об инженерной группе.

— Прежде всего — о коменданте.

— И кто может стать таким комендантом?

Гитлер сидел, повернувшись лицом к Кейтелю. Он молчал, ко губы его судорожно двигались, как у глухонемого, пытающегося все же что-то изречь.

— Скорцени, — наконец нашел он то единственное имя, которое было достойно его поиска. — Штурмбаннфюрер Скорцени.

Кейтель уважительно промолчал. Он понимал: коль уж комендантом назначат Отто Скорцени, крепость будет возведена, даже в том случае, если ее придется возводить из человеческих черепов. Все население края он превратит в каменщиков, сотни тысяч пленных — в египетских рабов, а бездарнейших архитекторов, которые до этого и в глаза не видели настоящей крепости — в лучших фортификаторов мира.

«Странно, что фюрер до сих пор не назначил его командующим Восточным фронтом. Очень многое в своей стратегии русским пришлось бы пересмотреть в первые же дни».

— Мне трудно предложить кандидатуру более подходящую для этой должности. — Кейтель имел в виду не столько Альпийскую крепость, сколько бастионы Восточного вала.

— Поскольку ее попросту не существует. Правда, какое-то время Скорцени еще будет занят, дел у него хватает. Но как только станет ясно, что тянуть с крепостью дальше нельзя…

— Нам бы еще парочку таких, как «первый диверсант рейха». Возможно, это сразу же подняло бы дух не только СС, но и вермахта.

— Кстати, вам известно, где он сейчас?

— По-моему, неподалеку, в Италии.

— У Муссолини?

— Дуче он презирает. Занимается «людьми-торпедами». А также «людьми-фау», «людьми-бомбами». Особое, секретное оружие…

— М-да… — неопределенно пробормотал Гитлер. — Значит, комендантом Альпийской крепости мы назначим Скорцени…

В замок «Бергхоф» Гитлер вошел один. Ни Кейтель, ни кто бы то ни было из офицеров, прибывших на нескольких машинах и мотоциклах охраны, не решились последовать за ним. Даже Рат-тенхубер, который обычно тенью следовал за фюрером, в этот раз остался на верхней ступеньке наружной лестницы, застыв там, словно каменное изваяние.

«…Такое, очевидно, будет стоять у выстроенного в виде крепости грандиозного Дома фюрера в Берлине, — прикинул Кейтель, выходя из машины и снизу вверх глядя на генерал-лейтенанта войск СС и полиции. — А что, два миллиона квадратных метров берлинской земли; сады на плоских крынщх; невиданной величины фонтаны, театр-колизей или что-то в’ этом роде… Все это должно будет впечатлять.

«Могло бы впечатлять, — уточнил Кейтель, — если бы историей нам было позволено приступить к осуществлению хотя бы части этого проекта. Как я понял, проектировать Альпийскую крепость фюрер возьмется лично», — скептически улыбнулся он, направляясь к краю горной вершины, стоя у которой, мог видеть значительную часть Берхтесгадена. Он помнил, как во время одной из своих речей Гитлер слегка шокировал слушателей неожиданным пассажем относительно того, что, если бы не Первая мировая война, он, вероятно, стал бы одним из лучших, если не лучшим архитектором Германии. Каждый, кто слушал его тогда, мог задаться вполне резонным вопросом: «Кем же стал бы наш фюрер, если бы не развязал Вторую мировую? Уж лучше бы он стал тем, кем уже никогда не станет».

В это время Гитлер молча обходил зал за залом, останавливаясь возле каждой висевшей на стене картины, каждого гобелена; поводя пальцами по столам, статуям на каминах; трогая шкатулки и развешанное на коврах старинное оружие. Вроде бы давно виденное, знакомое, но открывалось все это как-то по-новому, обретая особый дух и почти человеческую душу

Гитлер и сам понимал, что в его прощании со своей личной резиденцией просматривалось что-то по-иаивному детское, сентиментальное. Но не стеснялся этого. Что-то заставляло его думать, что и с этим своим домом он прощается навсегда. Сколько их уже было, подобных прощании!

— Вы вернулись, фюрер? — в этом вопросе Евы Браун не проявилось ни удивления, ни радости. В замке все уже знали, что фюрер вернулся, и немногие обитатели его скрывались теперь по каким-то каморкам и закуткам, а большинство попросту поспешно оставило здание по служебным лестницам и затаилось в различных пристройках. Поэтому Гитлер ступал по совершенно опустевшему дворцу, словно по покинутому верующими храму.

— Оставь меня одного, — безынтонационно произнес фюрер.

— Я рада, что вы все же вернулись.

Гитлер недовольно оглянулся на Еву, прохрипел что-то очень резкое и, ступив несколько шагов, остановился у огромной картины Ханса Макарта «Чума во Флоренции». В последнее время он часто останавливался именно возле этой картины, и не только потому, что помнил о ней как о подарке дуче Муссолини. Стоя у этого мрачного полотна, Гитлер довольно образно представлял себе апокалиптические картины гибели то Линца, то Берлина или Мюнхена.

Предвидя свою собственную гибель, он в душе желал, чтобы его уход с величайшей сцены Европы был обставлен декорациями из полностью разрушенных величайших городов Германии, а его личное крушение связывалось с крушением и полной катастрофой всего рейха. Чтобы во все остальные времена каждый патриот, мечтающий о подлинном возрождении Германии, неминуемо мечтал о восстании из небытия Гитлера. Как уже многие годы альпийские немцы мечтают в своих легендах и сказаниях о втором пришествии Фридриха I Барбароссы.

Пройдя еще несколько залов, Гитлер вышел на открытую террасу и несколько минут блуждал взглядом по окрестным склонам и вершинам, представляя себе, как они могут быть связаны мощными крепостными стенами, возведенными на специальных опорах; и как склоны гор можно было бы пробуравить сквозными ходами, в которых во время авианалетов укрывалась бы пехота, чтобы потом сражаться, даже когда обводная стена Альпийской крепости окажется пройденной врагом.

— Вы ошибаетесь, надеясь заточить меня в руинах Берлина! — разъяренно прокричал он, не опасаясь быть кем-либо услышанным. — Мы уйдем в горы и будем сражаться до последнего солдата. А в это время вся оставшаяся в живых Германия будет бурлить и собирать остатки распорошенных сил. И в Берлине, и Нью-Йорке начнут понимать, что Европу захватывает коммунистическая чума, которая окажется похлеще и пострашнее чумы во Флоренции. Вот тогда-то правители западных стран бросятся сюда, ко мне, в «Бергхоф»; и взгляды всей демократической Европы тоже будут обращены сюда с надеждой на то, что, выйдя из крепости, я все же довершу дело освобождения Европы от жидо-большевиков.