с собой или вдвоем с кем-то, кто будет его слушать. Третьего не дано. Простите за образность высказывания.

— Но что было необычного во мне, моем герое тогдашнем?

— Хм. Не отвечу так сразу. Но ведь вы и ваш герой можете жить в мире людей?

— Да.

* * *

Гулять… Да так, чтобы с цыганами и медведем!

Ему хотелось праздника: чтобы вокруг него суетились люди — женщины в шелковых платьях на голое тело. Ах, эти ароматные коленки — остренькие, округлые в чулочках и гольфиках. Ножки — туфельки; губки — пухлые, бессовестные; грудки под кружевными сорочками. И чтобы пуговки были небрежно расстегнуты.

Немолодая и некрасивая горничная катила по коридору тележку с грязным бельем. Вязенкин посторонился; он проспал час не больше — взбодрился, резало в глазах со сна. Тележка прокатилась мимо, пахнуло средствами гигиены.

— Девочек не хотите? — интимно спросила горничная. — Недорого, восемьсот за час. В баре дороже. Наши девочки чистые, проверенные. Из местных.

Одиноким колокольчиком звякнул остановившийся на этаже лифт. Будто в оправдание, что не хочет «из местных», Вязенкин сказал:

— Душа, мать, праздника требует.

Посетителей в баре было немного: мягкий приглушенный свет, столики с креслами. За одним столиком в центре зала сидят сразу пять девушек: перед ними пепельница и фужеры с минералкой. Вязенкин, пройдя к барной стойке, ощутил на себе пять пар жадных взглядов. Он кивнул Лешке Дудникову, сидевшему на угловом диване. Лешка поднял бокал с коньяком.

— Будем, — сказал Вязенкин и, оставив сдачу бармену, опрокинул первые пятьдесят граммов.

Лешка оказался приятным собеседником. Он умел слушать. Вязенкин заказал Прасковейского коньяку и толстую вонючую сигару.

— Леха, — Вязенкин пьяно обнимал Лешку Дудникова, — а поехали на поезде. Коньяка возьмем. Сига-ар. Самолетами боюсь летать. Леха, давай за пацанов выпьем.

Леха, правильный парняга, сделался серьезным. И они выпили.

В дальнем углу бара ансамбль исполнял про женщин:

— «Ах, какая же-енщина, какая женщина! Мне б таку-ую».

Из пяти остались три девушки. Вязенкин все шептал на ухо Лешке Дудникову, что, наверное, он зря согласился смотреть… Но где еще он столько правды узнает о жизни?

— Война, Леха, это как… как руку отпилить и на срез рассматривать. Вот тебе сухожилия, вот сосуды, артерии. Кость. Мя-асо. Снаружи все вроде гладенько, а на срез глянешь — дрянь, и воняет тухлым.

Лешка Дудников коньяк правильно пьет: плеснет на донышко, ароматом насладится и цедит, цедит. Вязенкин слюняво тычется Лешке в ухо.

— Хочешь, про Сашку расскажу, хочешь? Честно, брат, помирать буду, а мне Сашка зачтется. Добро, брат, оно знаешь?..

Лешка говорит, пора девчонок брать: народу в баре прибывает, суббота ведь, так ни одной не достанется.

— Леха, тебе какую? — кричит Вязенкин. — А мне вон та брюнетка в розовом. Ты ее себе, что ли, присмотрел?

Лешка интеллигентно подсел к девицам в центре зала.

Вязенкин остался один.

Плывет перед глазами: музыка грохочет — смазывается песня в длинный стон. И вдруг прямо перед ним появляются ноги в набедерной повязке, выше сорочка с кружевами. И рыже-огненный ураган поверх кружев.

— Молодой человек скучает?

Вязенкин прищурил глаз, чтобы не двоилось. Огненная сразу близко подсела и ладошку положила ему на колено.

— Алена, — голос приятный, а ладошка скользит вверх по бедру. — А вас?

Вязенкин заказал коньяк и песню. К полуночи Вязенкин пришел в себя: двоиться в глазах перестало — пил еще, но больше не пьянел. Лешка Дудников с той брюнеткой в розовом вышел из бара незаметно для Вязенкина. В полночь за соседним столиком началась драка. Огненная вцепилась в Вязенкина — сиди, не лезь! В бар ввалились омоновцы в серых комуфляжах. Драчунов уложили мордами в пол. К Вязенкину подошли двое в масках, грозно спросили документы. Вязенкин протянул удостоверение.

— Да мы тебя знаем, — радостно сообщил омоновец. — Ты из Чечни. В новостях показывали. Ты ведь про саперов снимал? Оттягиваешься? Как там за хребтом?

Вязенкин сказал, что саперы это дела прошлые; сейчас спокойно за хребтом, постреливают, бунтует народ. Омоновец отдал документ, торжественно произнес:

— Алена, смотри, не обижай парня.

Драчунов выволокли из бара. Вечер был испорчен.

— Пойдешь ко мне на всю ночь? — предложил Вязенкин.

— Сто рублей дай.

У лифта Огненная сунула сторублевку охраннику. Двери закрылись, и они поехали на свой этаж. Встретилась та горничная с предложением «чистенькие из местных». Вязенкин открыл дверь номера и пропустил вперед гостью. За спиной послышалось:

— От, сучка, умеет же денежных цеплять.

В номере темно. Вязенкин обхватил гостью за талию, прижал к себе. Огненная вцепилась в него, как дикая кошка. Так они и корчились, тискались в темноте минут десять не в силах оторваться друг от друга. Соскользнула по бедрам юбка; она швырнула с ног туфли; он рвал с ее ног черные колготы. Изорванные колготы отбросил прочь. Не в силах сдерживать себя больше, обхватил ее колени… Огненная выскользнула из объятий и закрылась в ванной комнате. Вязенкин, отдышавшись, вышел на балкон. Звезды на небе. Ночь. Зябко. Поежился, закурил, выдохнул с облегчением:

— Устал…

— Ты с кем тут разговариваешь?

Она стояла на балконе перед ним голая, не прикрываясь и не стесняясь, будто и не холодно было ей. Взяла его за руку.

— Пойдем, я постелила, а то простудишься.

* * *

Огненные волосы рассыпались по подушкам; девушка лежала с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль белого тела. Тикали сломанные ходики на стене, за окном мерцал курортный Пятигорск: южная ночь вымазала небо сажей, скрипками ресторанных ансамблей всплакивал мохнатый Машук. Из распахнутого окна тянуло приятной прохладой. Казалось, что девушка спит, но ее дыхание было неровным: не как у спящей, но как будто она думала — и вовсе не о той работе, за которую ей платили по тысяче рублей в час или сто долларов за ночь. Вязенкин равнодушно рассматривал ее ладную фигурку, дотронулся до шоколадного соска. Девушка открыла глаза и спросила:

— Когда ты уезжаешь?

— Днем самолет.

— А когда приедешь снова?

— Не знаю.

— Тебе не понравилось быть со мной?

Григорий погладил девушку. Она откинула голову и тихонько застонала. Вязенкин, словно испугавшись, убрал руку. Потянулся за сигаретами, неловко навалился на грудь с шоколадными сосками.

— Ай!

— Прости.

Вязенкин перекинулся на край, сел на кровати, сразу ощутил всеми ступнями холодный паркет гостиничного номера. Ему захотелось выпить. Внутри гадко засосало: где-то в самом центре груди — под ямочкой, и еще ниже — почти в животе.

«Совесть, что ли?» — подумал Вязенкин, схватил с пола у кровати шампанского, отхлебнул.

Огненная привстала на локте. Вязенкин стал бродить по номеру, нашел полбутылки с коньяком: налив сразу много, выпил и коньяку.