Мы с мужем недоумённо переглянулись. Купцам бы дрожать от страха, наперво, добравшись до людей, от нас подальше держаться. А они ничего, смеются, пиво хлещут, гороховой кашей с томлёной свининкой заедают да облизываются. Тонкий и Толстый хоть помалкивают, понимая, что не им геройствовать, а Радомир знай веселится и строит планы:

— Нам сейчас главное надо вашу оборотницу в город не пустить, правильно я говорю? — большая деревянная ложка черканула между жирным кусем мяса и зеленоватой горкой. — Есть у меня знакомцы, которым под силу такое устроить. Попросить, конечно, хорошо придётся, но договоримся. Сыскать бы его только…

— А сами отсидимся за воротами? — с надеждой булькнул в кружку Тонкий.

— А то ещё как-то можно? — здоровенный ломоть румяного хлеба мелькнул и скрылся во рту Толстого. — Чего мы супротив оборотней?

Радомир откинулся на стуле назад, опасно закачавшись на задних ножках:

— Раньше тебя это не пугало.

— Раньше я не знал, что они меня сожрать могут!

— Да чего они там могут?!

— Можем, — влезла я.

— Ещё как! — подтвердил Серый.

Толстый округлил глаза и повёл в нашу сторону ладонью: могут, дескать, чего споришь?

Чернушка показала над столом рога, ненавязчиво намекая, что кого-кого, а Радомира мы точно не обидим.

— Стало быть, носу не кажем? — решил всё-таки уточнить Тонкий, с надеждой выныривая из не по размеру крупного для его тощей ручонки сосуда.

Серый задумчиво размазывал кашу по краям тарелки, смешивая с мясными кусочками:

— Вы — не кажете. А мне придётся выглянуть.

Я кашлянула. Муж точно и не заметил, увлечённый игрой. Я кашлянула снова — молчок.

— Нам придётся, — докончила я, пнув его под столом, чтоб не решал за двоих.

— Ай! — подскочил Радомир. — Чего дерёшься?

Коза под столом мстительно куснула обидчицу за колено.

Волк долго внимательно смотрел на меня, потом передёрнул плечами и до обидного равнодушно поправился:

— Нам придётся.

— И что ж вы супротив целой стаи сделаете? — нахмурился Толстый, наполняя кружки пивом по второму кругу.

— Найдём что, — я опрокинула свою, пока в остальные не налили, и подставила снова. Во рту второй день сушило, а голова нет-нет, да кружилась. Вот уж бьёт, значит любит! Я Серому припомню его спасительную оплеуху!

Уж не знаю, что там муж задумал, а мне точно есть, с каким подарком идти в гости к любимой свекрови. Не сунулся бы только зазноба под горячую руку, а остальных не жалко.

Волчица недовольно заурчала: ей не нравилось то, что я собиралась сделать. Но какой у нас выбор?

— Я не пущу её к людям, — Серый решил, что напряжённая тишина возникла из-за общего испуга: совладает ли молодой волк с жестокой матерью?

Я в этом очень сомневалась. Он, кажется, тоже. Но всё одно не отступался. Храбрый и дурной. Совершенно неисправимый. Знает, что снова останется ни с чем, проиграет, хорошо, если не помрёт, а всё одно упрямо идёт, не сворачивает. И за что полюбила? Уж не за то ли, что всегда стоял на своём?

Хорошо бы и его от беды огородить. Мало ли, кого Смерть заберёт, когда устанет ждать? Не нужно, чтобы он был рядом.

Волчица показала зубы: себя спасай, пустоголовая, не думай о других!

Я припомнила звенящую тишину, вырывающуюся из губ матери.

О себе и думаю! Семья — это я и есть. Кто я без них? Одинокая холодная и жестокая? Как Чёрная богиня?

Не бывать этому!

Если же не станет тех, других… Тех, кто не моя семья… Если снесёт Городище, проглотит стаю… Что ж, они мне — никто.

Волчица заинтересованно наклонила голову.

А женщина безрадостно завыла, словно теряла нечто важное и дорогое.

Радомир — вот уж обрадовался важному делу! — убежал, едва приговорив ужин. Взял с нас слово, что шагу за ворота не сделаем, пока он с вестями не явится. Дал указания встретившей нас улыбчивой девке и был таков.

Чернушка, ясное дело, увязалась следом. Один раз уже выпустила из вида! Будет! Но рыжий не спорил, погладил по шее, сказал «ай-да народ спасать, сестрица» и скрылся в лучах заходящего солнца, словно витязь.

Закрыть ворота огромного торгового города? Самой столицы? Непростая задачка. Но, кажется, этому лису всё по плечу. А и не справится — невелика беда. По крайней мере, для меня. Моя задача — спасти всего две шкуры.

Я с тоской посмотрела на приоткрытую сквозняком дверь, за которой только что скрылся…друг. Да, рыжий, чтоб его, взаправду стал другом.

Ладно, три шкуры.

Я снова подставила кружку под пиво. Задира-Толстый наполнял их с охотой, заливая страх. Передала порцию дрожащему Тонкому. Сидят. Не бегут.

Так и быть, их тоже спасу. Но на том и закончим.

Под негодующие вопли мужиков я подхватила кувшин (уже третий, хватит им!) с остатками пива и подозвала подавальщицу. Путь покажет, где здесь добрые люди ноги вытягивают. Пока есть время, надобно сил набраться. Девка с готовностью проводила по лесенке наверх и устроила в просторной светлой комнате. Жила бы и жила в такой! Жаль, недолго радоваться.

За окном совершенно неправильно гудели улицы. Толкотня, суета, зазывающие в допоздна открытые лавочки торговцы, спешащие по домам или подальше от сварливых жён и доставучих детей работяги… Не сравнятся со рвущим горло петухом, скребущимся, цепляющимся за нагретые солнцем брёвна котом: вот сейчас, ещё долечка, и он словит голосистую птицу! А ещё запах. Тут тоже вкусный: горячим маслом, мясом, хлебом. Всё правильно. Но не так. Должно пахнуть печевом…тем самым. Родным. Как дома. Вот тогда можно быть счастливой.

И я буду. Обязательно. Я и Серый. Осталось совсем немного. Сделать последнее, самое важное — выжить. И тогда мы снова станем счастливы. Я научусь быть счастливой заново. Вместе с волчицей. Не просыпаясь от кошмаров, не надеясь углядеть за каждым поворотом тех, кого уже никогда не увижу, не виня себя в том, за что уже не попросить прощения.

Волчица металась. Ей не нравилось чувствовать боль. Она боролась с женщиной, мечтающей о простом семейном счастье, не желающей ни убивать, ни охотиться.

Одна требовала спасти свою жизнь. Откупиться, защититься — и будь что будет со всеми остальными.

Другая царапала невидимую стену, рвалась наружу, умоляя спасти тех, кто сам не в силах за себя постоять.

И ни одна не могла одержать верх.

— Фро-о-ося!

Если Серый надеялся застать меня врасплох, он сильно ошибался. Я прекрасно видела, как узкая полоска света увеличилась, как прошмыгнула по ней быстрая тень; слышала, как тихонько, словно лапы по траве, прошуршали по полу сапоги; и конечно, внимательно наблюдала из-под опущенных ресниц, как муж залезает в кровать и нависает в пяди от моего лица, разглядывая, точно впервые увидел.