– Пока-пока, Алекс.

– Пока, Виола.

Я смотрю, как она удаляется по коридору – изящные ножки едва касаются пола. Она скорее скользит, как моя ма… в смысле как Хелена.

Возможно, это просто стресс и утомление, но у меня снова наворачиваются слезы, когда я смотрю на конверт, старательно разрисованный цветами и сердечками. Я тронут кротостью Виолы и, занося сосуды с водой в свою комнату, жалею только о том, что генетически связан не с ней, а с Рупсом.

Сажусь на кровать и, сделав несколько больших глотков воды, открываю конверт.

Я разворачиваю листок со стихами и читаю, и, честно говоря, они не очень в плане пятистопного ямба или рифм, но они искренние и снова вызывают у меня слезы. Вот вам и слезоизвержение последних часов. Неудивительно, что я хочу пить.

Я смотрю на Би, кролика, которого новообретенный дядя Фабио подарил мне столько лет назад. И, по крайней мере, теперь я знаю, откуда взялось мое ужасающее второе имя: было нелегко все тринадцать лет думать, что меня назвали в честь красноносого оленя. А потом я думаю о Виоле и ее несокрушимой любви к пьяному идиоту, который произвел меня на свет.

И в первый раз с прошлой ночи я понимаю, что могло быть гораздо хуже. Если отбросить ужасное совпадение, что «генетический папа» и… э-э-э, «папа» оказались близкими друзьями, то мой генофонд хотя бы явно благородного происхождения и у Саши в мозгу есть пара клеток. По крайней мере, когда они не пропитаны алкоголем. (От чего, как я понимаю, мне теперь придется беречься: только на прошлой неделе прочитал, что зависимость заложена в генах.)

Еще одна хорошая новость – что мой биологический отец высокий. С неплохими волосами на голове и четко очерченной линией талии. И красивыми глазами…

О боже! Я встаю и смотрю на себя в зеркало. И вот они, улики, которые все эти годы были прямо здесь – доказательства, нахально устроившиеся в двух глазницах по обеим сторонам носа. Просто никто и не подумал увидеть то, что было у них прямо под носом. Включая меня.

В общем, я не потомок давильщика винограда или открыто гомосексуального танцора балета. Или пилота самолета, или какого-нибудь китайца… я сын чистопородного англичанина, которого знал с самого детства.

Лучшего друга моего приемного отца.

Папа… бедный папа. Внезапно я всем сердцем сочувствую и ему тоже. Мысль о том, что его жена занималась сами знаете чем с кем-то другим, не говоря уже о лучшем друге, неверное, почти невыносима. Было достаточно скверно, когда Хлоя миловалась с Типом-из-аэропорта и Мишелем.

Вопрос в том, сможет ли папа когда-нибудь простить Хелену. Смогу ли я?…

Потом мне стукает в голову, что мы с папой в настоящий момент оба сидим в одной и той же протекающей лодке. Интересно, плакал ли он? С трудом могу вообразить такое. Но если кому-то сейчас так же плохо, как мне, то это ему.

А потом меня озаряет: мы наконец нашли, что нас связывает. Это не футбол или крикет, не заварочные чайники, которые он любит собирать в огромных количествах. Это Хелена и боль, которую она причинила нам обоим.

Моя, э-э-э, прародительница. Его жена.

Я пытаюсь полить из лейки Фреда себе в рот – и в результате обливаю себе лицо. И вспоминаю, как ночью слышал ее приглушенные рыдания, доносящиеся с террасы, после того как попросил ее уйти.

И снова думаю о том, что она рассказала.

А потом обдумываю, как она отказалась от блистательной карьеры знаменитой гуттаперчевой девочки в слоях тюля, только чтобы сохранить меня…

А потом снова плачу. О ней.

Еще несколько минут – и решение принято. И я начинаю претворять его в жизнь.

Высадив Фабио, Хелена позвонила Ангелине и узнала, что к Алексу заходила Виола и он выходил с ней поговорить.

Поездка на пляж с Имми и Фредом заняла всю вторую половину дня. В шесть они вернулись в Пандору, и Хелена первым делом постучалась в комнату Алекса.

– Алекс, это я. Пожалуйста, позволь мне войти?

Ответа не было.

– Ладно, дорогуша, я понимаю, но ты, наверное, голоден. Я оставлю поднос с едой под дверью. Искупаю младших, почитаю им и уложу спать. После этого вернусь.

Потом она сидела в одиночестве на террасе, слушая тишину дома, который до прошлого вечера был наполнен звуками жизни и радости, и в восемь вернулась в дом. Поднос под дверью стоял нетронутым. Она снова постучала.

– Алекс, дорогуша, выйди, пожалуйста. Младшие спят, и больше здесь никого нет. Можем мы поговорить? Пожалуйста? – взмолилась она.

Ничего.

Хелена села на пол в коридоре, отчаянно надеясь услышать хоть какую-то реакцию.

– Пожалуйста, Алекс, скажи хоть что-нибудь, чтобы я знала, что с тобой все порядке. Я понимаю, ты меня ненавидишь, но это просто невыносимо.

Нет ответа.

– Ладно, дорогуша, я все равно зайду. – Хелена встала и взялась за ручку. Та повернулась, но дверь не открылась. – Алекс, я сломаю дверь, если понадобится. Пожалуйста! Поговори со мной! – Теперь Хелена была вне себя, в голове закрутились ужасные мысли. По щекам потекли слезы досады и ужаса. – Алекс! Если ты слышишь меня, ради бога, открой дверь!

Ответом на ее крики по-прежнему было молчание. Она выбежала на террасу, нашла на столе мобильный и дрожащими руками набрала номер Алексиса.

Тот ответил немедленно.

– Хелена?

– Алексис!

– Хелена, что такое?

– Я… Ох, Алексис, приезжай сюда, пожалуйста! Ты мне нужен.

Он появился через десять минут. Хелена ждала его у задней двери.

– Что случилось?

– Алекс не открывает дверь спальни! Я думаю… О господи… – она задохнулась. – Я боюсь, он мог с собой что-то сделать… Пожалуйста, идем! – Хелена схватила его за руку и практически потащила в дом.

– Где Уильям? – спросил он, явно растерянный.

– Уехал, он уехал, но мне надо попасть в спальню Алекса сейчас же! – Рыдая, она тащила его по коридору к комнате.

– Хелена, успокойся! Разумеется, мы зайдем. – Алексис попробовал ручку и, как и Хелена, обнаружил, что дверь не поддается. Он навалился всем весом, но та все равно не открылась. Он попробовал снова – и снова ничего.

– Алекс? Ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь! Пожалуйста! – Хелена заколотила по двери кулаками.

Алексис оттащил ее в сторону и со всей силы ударил с разбегу – безрезультатно.