Овадия какое-то время смотрел на нее.

– Я бы сам умер, случись с тобой неладное, моя княжна.

Его голос срывался, в темных глазах, похожих на глаза больной собаки, затаились страдание, страх и мука. Похоже, он тоже понимал, что попытка отравить ее связана с ним самим. И когда он заговорил, его голос звучал глухо:

– Сейчас я увезу тебя, Светорада. Увезу туда, где тебя никто не отыщет. А там… Пусть даже сам могучий Итиль потечет вспять, но тебе нечего будет больше опасаться. Я клянусь тебе в том жизнью моего отца!

Я видела, как они смотрели на меня, – говорила Светорада Овадию, – и бек Вениамин, и его родич Аарон. В их глазах были неприязнь и угроза.

Овадия мрачно отмалчивался, налегая на правило лодки, уводя ее в темноту узких речных проток среди зарослей высокого тростника. Царевич понимал, что русская княжна могла пострадать из-за него, что враги нашли его уязвимое место и хотели принудить к повиновению.

Светорада, видя, что он молчит, добавила, что зла ей могла желать и Мариам, которая как-то не сдержалась и проявила к ней… почти ненависть. А ведь о Мариам всякое говорят в гареме.

– Не клевещи на Мариам, – почти гневно оборвал Светораду Овадия, мотнув головой в пушистой шапке. – Она знает, что ты для меня значишь, и никогда не причинит мне зла.

– А мне? – тихо спросила княжна.

Овадия сильнее налег на весло, потом что-то крикнул гребцам на непонятном наречии. Они продвигались все дальше, вглубь зарослей, и высокий тростник порой шумел под порывистым ветром, точно вздыхал кто-то.

Светорада сидела подле Овадии, кутаясь в накидку из куньего меха. Было так сыро и пронзительно холодно, что и не верилось, как совсем недавно она дивилась непривычно теплой хазарской зиме. За бортом узкой лодки чуть плескалась вода. Она и не заметила, когда широкая многоводная река вдруг разошлась на множество речных проток и их обступили заросли тростника, которым, казалось, не было ни конца, ни края.

Овадия увез княжну из дворца сразу же после случившегося. Сперва в свою загородную усадьбу, а затем, едва стемнело, по воде подошла эта длинная лодка, на носу которой сидел младший царевич Захария.

– Поехали! – крикнул паренек. – Они уже знают, что ты с русской здесь, и к рассвету могут прислать за вами.

Светорада мало что понимала. Но одно было ясно: подле Овадии она в опасности. Ибо, как бы ни был знатен и почитаем черными хазарами ее нынешний жених, его враги нацелили удар именно на нее.

– Овадия! – Княжна выпростала руку из-под меха и чуть коснулась его плеча. – Овадия, отпусти меня. Отправь домой. Мне страшно.

Он резко дернул плечом, и она услышала, как он бурно задышал.

– Не волнуйся. Я люблю тебя так сильно, что готов сделать все, что они хотят. Пусть думают, что покорили меня. Но я им этого не прощу!

В течение нескольких дней Светорада жила в непривычной для русской девушки обстановке. Это было странное Царство среди высокого тростника, где бесконечные крепи[126]и многочисленные речные протоки окружали небольшой островок с раскидистыми ветлами, а дома стояли на деревянных сваях, ибо даже этот крохотный участок суши в половодье затапливался водой. Сами домики были округлые, построенные из того же тростника, обмазанного глиной, а их кровли укладывались шатром с продыхом на самом верху. Внутри, по центру, располагался обмазанный глиной очаг, полы покрывали меха. В таком жилище было тепло. Но стоило поднять закрывающую проход шкуру, как промозглая сырость начинала пробирать до костей, несмотря на теплую стеганую одежду и меховую накидку.

Хазары издревле жили среди этих многочисленных проток Итиля, где по вечерам в кустах что-то хрустело, булькало и даже как будто нашептывало. Это навевало жуть. Овадия заверил Светораду, что здесь ее не отыщут, ведь в крепях все подчиняются власти второго шада, его брата Габо. Княжна только однажды видела этого Габо – коренастого и, как все степняки, кривоногого, с перекошенным от протянувшегося через пустую глазницу шрама лицом – и сразу вспомнила рассказ иудеек о том, как бек Вениамин выбил ему глаз. Обычно Светораду развлекал только Захария. Вместе с ним она иногда плавала на лодке по запутанным водным протокам, где юноша прекрасно ориентировался, хотя однажды признался Медовой, что и ему порой приходится завязывать стебли на узел, чтобы не сбиться с пути, а приметы вроде сломанной коряги на островке или неожиданно расширяющееся среди водных рукавов озерцо служат ориентиром для многих обитающих тут кара-хазар.

Сам младший царевич находил эти запутанные водные чащи восхитительными. Он рассказывал Светораде, как тут хорошо бывает по весне, когда в реках столько рыбы, что ее косяки почти несут лодку, а водные птицы, взмывая ввысь, закрывают небо, словно тучей. Сейчас здесь холодно и неуютно, однако видела бы Медовая этот край, когда зацветают прекрасные лотосы, подобные звездам! Их огромные листья лежат на поверхности воды, и капли влаги катаются по ним, а сверху раскрывается невероятной красоты цветок, огромный, величиной с суповую тарелку. Лотос цветет всего три дня: в первый день его лепестки ярко-розовые, почти пурпурные, на второй день они светлеют, а к третьему дню становятся почти белыми, и весь этот край как будто озаряется упавшими с неба звездами – такая красота!

Светораде, мерзнувшей среди сырости и негаданно ударивших морозов, подобная картина казалась почти невероятной. По вечерам она возвращалась в свое жилище, сидела, скучая, среди женщин. Они пряли, одной рукой сучили нитку, а другой выдергивали шерсть из прялки. Княжна смотрела, как, подпрыгивая, крутится веретено, и думала: «Совсем как у нас».

Вскоре Светорада с некоторым удивлением узнала, что главной среди местных женщин является славянка из племени полян, сильная, еще ядреная женщина по имени Белава, жена царевича Габо. Белава держалась со Светорадой приветливо.

– Габо не злой, – говорила она молоденькой княжне. – Правда, когда идет в поход, то лют становится. Пока не насытится. А в походы он в основном ходит на Русь. По весне сговаривается с кабарами,[127]они собирают отряды и отправляются на Русь – за скотом, рабами, медом и воском. Никогда без добычи не остаются.

Белава говорила об этом простодушно, а у Светорады душа замирала. Русь… Далекая, родная, подвергавшаяся постоянным набегам. Но Белава, несмотря на кажущуюся простоту, скоро уловила настроение гостьи. Даже как-то заметила с упреком: чего, мол, брови хмуришь, красавица? Не один Габо живет набегами на Русь, вон и Овадия не единожды промышлял так же. И если Габо давно известен как находник на днепровские земли, то Овадия не упускает случая попытать удачи в набеге по итильскому пути. До самого Ростова, как ей сказывали, доходил, да и земли вятичей именно он подчинил, обложив данью. Даже бек Вениамин хвалил его за это.