В отличие от количества арестованных, численность погибших от репрессий в Северной области можно определить лишь гипотетически. Большинство материалов военно-судебного ведомства и военно-полевых судов, выносивших приговоры о расстрелах, были уничтожены накануне белой эвакуации. Однако свидетельства о расстрелах в советских мемуарах, детально перечислявших известные случаи казней, упоминания в белой прессе и приказы командующего армией, утверждавшего смертные приговоры, позволяют примерно оценить общие масштабы террора.

Бóльшая часть расстрелов обычно связывается с деятельностью военно-полевых судов. Они разбирали дела военнослужащих, жителей занятых «неприятельских» областей и гражданских лиц, совершивших «особо тяжкие виды государственной измены»[734]. Однако учрежденные вскоре после белого переворота, они в первые месяцы почти не выносили смертных приговоров. Поэтому ноябрьский 1918 г. расстрел в Архангельске прапорщика Ларионова и пяти членов его отряда, устанавливавшего советскую власть на Печоре, вошел во многие красные мемуары и советские исторические труды как исключительно значимое событие и показатель жестокости белой юстиции[735].

С конца 1918 г. в связи с успехами белой мобилизации военно-полевые суды над военнослужащими стали более частым явлением. Все чаще выносились и смертные приговоры, в частности за самовольное оставление командования, за шпионаж в пользу неприятеля или попытки подговорить часть к переходу на сторону противника. Жертвами расстрелов становились также зачинщики восстаний в белых полках и участники нападений на офицеров[736].

Однако военно-полевые суды не стали слепым орудием скорых расправ. Как свидетельствуют уцелевшие судебные протоколы, они продолжали приговаривать преимущественно не к расстрелу, а к тюремному заключению и принудительным работам[737]. Кроме того, они едва ли были средством устрашения простого населения, так как судили преимущественно военных и почти исключительно за военные преступления. Казни гражданских лиц были редки. Самым известным случаем был, пожалуй, расстрел членов подпольного большевистского комитета в Архангельске весной 1919 г.[738] И даже известный приказ Миллера о политических заложниках, угрожавший в отместку за убийства белых офицеров казнить заключенных, арестованных за большевистскую пропаганду[739], едва ли имел широкие последствия, так как нет никаких данных о том, что это распоряжение когда-либо применялось в действительности. Расстрелы стали более часты осенью 1919 г., когда положение белого фронта оказалось наиболее угрожающим.

Тем не менее главной причиной гибели заключенных были не расстрелы, а болезни, связанные с недоеданием и невыносимыми условиями содержания. В этом отношении показателен пример Иоканьгской тюрьмы, ставшей символом белого террора. Тюрьма в заброшенном промысловом становище Иоканьга на Мурмане была создана осенью 1919 г., чтобы обезопасить Архангельск и окрестности от соседства политических заключенных. На Иоканьгу были переправлены более тысячи человек, большинство из них – подследственные арестанты, обвиняемые в содействии большевикам, и пленные красноармейцы, которых можно было содержать на пустынном берегу при минимальной охране. Заведовал тюрьмой выходец из забайкальского казачества И.Ф. Судаков. Несмотря на четыре класса образования, он в прошлом сделал блестящую карьеру, поднявшись от тюремного писаря до начальника Верхнеудинской тюрьмы. Отличаясь крайним садизмом, Судаков собственноручно избивал арестантов до полусмерти, выгонял их босиком на снег и мороз и возглавлял пьяные оргии охраны со стрельбой по арестантским баракам. От рук Судакова и охранников погибло, судя по различным источникам, более двух десятков заключенных. Тем не менее главными палачами на Иоканьге были тиф и цинга, которые десятками отнимали жизни у голодных обитателей, промерзших и продуваемых ветром бараков. В итоге из-за истощения и болезней погиб почти каждый четвертый из иоканьгских арестантов[740]. Преимущественно от болезней гибли и обитатели других тюрем, в частности Архангельской тюрьмы, где эпидемии убивали не только заключенных, но даже надзирателей[741].

Таким образом, хотя белые расстрелы, вероятно, унесли несколько сотен жизней, главной причиной гибели населения в Северной области, как и в Советской России, были истощение и эпидемии. Косвенным показателем этого являются демографические данные о численности населения губернии за 1917–1920 гг. Зафиксированный в 1918 г. рост смертности на треть по сравнению с предыдущим годом был связан, с одной стороны, с резким ростом рождаемости после возвращения домой фронтовиков (более пятой части всех умерших составляли дети в возрасте до одного года), а с другой стороны, с последствиями охватившей губернию эпидемии «испанки». В 1919 г., на который, согласно всем данным, пришелся пик белых репрессий, напротив, численность населения губернии существенно не менялась, а уровень смертности не превышал среднестатистический за предшествовавшие годы[742].