– Надолго, видать?

– Да. Тебе сколько заварки?

– Все-все-все, а то вообще не засну. Кипяточку побольше. Чего это ты не доливаешь? Давай-давай, еще, вот так, до са-амого края, чтоб сатана в чашку ноги не свесил. – Дед откусил кусочек сахара, отхлебнул чай.

– Как ты можешь кипяток пить?

– Привычка. С фронта.

– Я так не могу, – Олег отставил чашку.

– Может, по рюмочке? – предложил дед.

– А есть?

– А как же?! НЗ. Резерв ставки главнокомандующего, – он сходил в гостиную, порылся, не зажигая свет, в сумке, принес завернутую в бумагу бутылку. – Посмотри, что-нибудь есть на закуску?

Шарагин сунул голову в холодильник:

– Колбаска осталась, и черный хлеб порежу.

Дед! Как же здорово сидеть и слушать деда.

– Меня на фронте научили спирт пить… Под Моздоком мы стояли. Немцы рвались к бакинской нефти. У них дивизия была горная, элитная.

– «Эдельвейс».

– Совершенно верно. Берия тогда лично приезжал. Наш батальон направили его охранять. Вот тоже, – хмыкнул дед, – бои идут, а тут целый батальон снимают с фронта ради одного человека… Видел я его несколько раз. На белом коне разъезжал. Сам маленький-плюгавенький… Но властный человек, железный, и говорить умел хорошо, без бумажки речь держал, по делу говорил… Тогда у нас одна часть перевал не удержала, отступила. Немец здорово воевал. Обучены были фрицы грамотно, специально для боевых действий в горах их готовили. А мы что? Пехота… Так вот, устроили показательный суд перед строем. Жалко было смотреть на этих офицеров. Без погон, без ремня. Военный человек без ремня – ничто. Что за вид без ремня?

Олег закивал.

– Приговорили их к расстрелу, за трусость и дезертирство. Первым капитана повели мимо строя. Он так до последнего момента и не верил, что расстреляют. А когда понял, ноги у него подкосились, колени подогнулись, не слушались совершенно ноги. Его два солдата поддерживали. Так и повис у них на руках. Подошел к нему со спины горбоносый старлей и выстрелил под затылок. Профессионально, видать не в первый раз казнил. Потом второго вывели. Он ногами упирался, головой вертел, все повторял: «Что же это? как же?» А мы стояли как вкопанные. Весь строй будто дышать перестал. Только чуть вздрагивали от каждого выстрела. Мертвецов навидались. А тут советские офицеры… Так вот… Под конец прямо страшно было смотреть на горбоносого. Глаза у него блестели, словно у сумасшедшего.

…как у Богданова на перевале… только этот своих расстреливал, а

Богданов – афганцев…

– Он настолько вошел в раж, что остановиться не мог… Ну вот, а потом потопали мы строем, и никто до вечера ни слова не проронил. Тогда комбат приказал принести канистры со спиртом, и каждому по кружке налили. Я сперва глотал как воду, а под конец прервался, воздух набрал и как меня перехватило. Обожгло все внутри, дыхание сперло. Комбат велел на утро старшине провести обучение. Старшина, хохол у нас был там один, зачерпнул кружку воды, протянул: «Пей залпом». Я выпил, да не за один присест. Вторую кружку протягивает. Я говорю, куда же, не лезет больше. А старшина не отступает, пей говорит, и все! Четыре кружки воды, большие кружки, выдул, пока не научился. Да-а-а… У вас там дезертиры были?

– В нашем полку нет, а так, в принципе, случалось. И в плен попадали, и убегали из части.

– Да… А нас как-то поместили на ночь в пустовавший коровник. На Кавказе дело было. Много хлопцев тогда по деревням набрали, из Грузии, Азербайджана, они на фронт ни в какую не хотели. Мыло хозяйственное всем выдали, кто-то подсказал, что если мыло съесть, в госпиталь отвезут и комиссуют. Они и нажрались этого мыла. Там же щелочь одна. Вспучило. На подводе с десяток трупов увезли. А один решил руку себе прострелить. Тоже подсказал какой-то умник. Сделай дырочку в руке, тебя и комиссуют.

…все как у нас…

Солдатику руку перевязали, а в анкете пометили «СС» – самострел. А вечером пришел офицер из СМЕРШа, и «ССовца» увел. Больше мы его и не видели.

…слава Богу, хоть этого больше нет…

– Я в полку за знамя отвечал. Эстафета знамени… Слыхал про такое?

– Мы, дед, в атаку со знаменами не бегали.

– По знаменосцу всегда первым делом огонь ведут, причем с разных позиций. Почти верная смерть. Потому-то и несколько человек мне выделяли всегда. Сколько раз на волоске от трибунала находился. И сам бежал. Два бойца погибли подряд, я подхватил и побежал. Первое ранение тогда получил. Эх…

– Странно вы, дед, воевали, со знаменами бегали.

– Война-то, Олежка, она на самом деле всегда одинаковая, – разливал водку дед. – И всегда одинаково потом о ней вспоминают. Вернее, стараются ничего не вспоминать. Меня тут недавно в школу на утренник приглашали. Я все думал, что приду и расскажу, что такое война на самом деле, чтоб не думали ребятишки, будто война – это только героизм, как в кино у нас показывают.

– И что?

– Вышел на сцену и растерялся. Никогда раньше не выступал. И полезли из меня какие-то сплошные казенные слова…

…и мне в детстве никто не объяснил, что такое война…

– Будь здоров, дед!

– Ты вот растолкуй мне, Олежка, ерундистику эту. Мы приезжали с фронта и радовались жизни. Война закончилась! Мы были счастливы, старались скорее забыть про войну. А ваше поколение наоборот, будто не хочет ее забывать.

– Потому что она еще идет.

– Ну и леший с ней. Пусть идет! Тебе-то что? Тем более, что отслужил положенное, ранение перенес. И забудь о ней. Ладно бы война где в России была, а то у черта на куличках, в каком-то Афганистане!

– Это, дед не просто, забыть.

– Я не знаю, – покачал головой дед Алексей. – Наше поколение другим было.

– Другим, дед.

– Времена были тяжелые, послевоенные. Жили не Бог весть как. Голодно жили. И холодно. Но ведь вера была в нас!

– В Сталина…

– Верили в него. Он много сделал для страны! Пусть его там поносят нынче! Верили, что осилим разруху, что выправим все, что самые счастливые на свете! А твое поколение, Олег, какое-то потухшее.

…не потухшее, дед… с разоренными душами поколение…

Вернулся недавно тут у нас один комбат. Так пьет он и мечтает в Афганистан опять уехать. Что же это такое с людьми делается? Да чтобы мы на войну рвались после пяти лет! Только если б страна потребовала и приказала! Да что там говорить! Песни ваши «афганские» послушаешь, тоска берет, безысходность полная!

…разоренные души… и великая тоска…

В наших песнях радость звенела, надежда! Про победу, про подвиг советского народа пели!