- Ну-ну! Ловко вы! Коли надолго вас хватит - одолеете выстариков, - напор у вас большой!.. Прощайте, желаю вам всякого доброго! И клюдям - подобрее, а? Прощай, Ниловна! Увидишь Павла, скажи - слышал, мол, речьего. Не все понятно, даже страшно иное, но - скажи - верно!

Он приподнял шапку и степенно повернул за угол улицы.

- Хороший, должно быть, человек! - заметила Саша, проводивего улыбающимся взглядом своих больших глаз.

Матери показалось, что сегодня лицо девушки мягче и добрее,чем всегда.

Дома они сели на диван, плотно прижавшись друг к другу, имать, отдыхая в тишине, снова заговорила о поездке Саши к Павлу. Задумчивоприподняв густые брови, девушка смотрела вдаль большими мечтающими глазами, поее бледному лицу разлилось спокойное созерцание.

- Потом, когда родятся у вас дети, - приеду я к вам, будунянчиться с ними. И заживем мы там не хуже здешнего. Работу Паша найдет, руки унего золотые…

Окинув мать пытливым взглядом, Саша спросила:

- А вам разве не хочется сейчас ехать за ним? Вздохнув, матьсказала:

- На что я ему? Только помешаю, в случае побега. Да и несогласился бы он…

Саша кивнула головой.

- Не согласится.

- К тому же я - при деле! - добавила мать с легкойгордостью.

- Да! - задумчиво отозвалась Саша. - Это хорошо… И вдруг,вздрогнув, как бы сбрасывая с себя что-то, заговорила просто и негромко:

- Жить он там не станет. Он - уйдет, конечно…

- А как же вы?.. И дитя, в случае?..

- Там увидим. Он не должен считаться со мной, и я не будустеснять его. Мне будет тяжело расстаться с ним, но, разумеется, я справлюсь. Яне стесню его, нет.

Мать почувствовала, что Саша способна сделать так, какговорит, ей стало жалко девушку. Обняв ее, она сказала:

- Милая вы моя, трудно вам будет!

Саша мягко улыбнулась, прижимаясь к ней всем телом.

Явился Николай, усталый, и, раздеваясь, торопливо заговорил:

- Ну, Сашенька, вы убирайтесь, пока целы! За мной с утрагуляют два шпиона, и так открыто, что дело пахнет арестом. У меня -предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот у меня речь Павла, ее решенонапечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорилславно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша…

Говоря, он крепко растер озябшие руки и, подойдя к столу,начал поспешно выдвигать ящики, выбирая из них бумаги, одни рвал, другиеоткладывал в сторону, озабоченный и растрепанный.

- Давно ли я все вычистил, а уж опять вот сколько накопилосьвсякой всячины, - черт! Видите ли, Ниловна, вам, пожалуй, тоже лучше неночевать дома, а? Присутствовать при этой музыке довольно скучно, а они могут ивас посадить, - вам же необходимо будет поездить туда и сюда с речью Павла…

- Ну, на что я им? - сказала мать.

Николай, помахивая кистью руки перед глазами, уверенносказал:

- У меня есть нюх. К тому же вы могли бы помочь Людмиле, а?Идите-ка подальше от греха…

Возможность принять участие в печатании речи сына былаприятна ей, она ответила:

- Коли так - я уйду.

И, неожиданно для себя самой, сказала уверенно, но негромко:

- Теперь я ничего не боюсь, - слава тебе, Христе!

- Чудесно! - воскликнул Николай, не глядя на нее. - Вот что- вы мне скажите, где чемодан мой и мое белье, а то вы забрали все в своихищнические руки, и я совершенно лишен возможности свободно распоряжатьсяличной собственностью.

Саша молча жгла в печке обрывки бумаг и, когда они сгорали,тщательно мешала пепел с золой.

- Вы, Саша, уходите! - сказал Николай, протянув ей руку. -До свиданья! Не забывайте книгами, если явится что-нибудь интересное. Ну, досвиданья, дорогой товарищ! Будьте осторожнее…

- Вы рассчитываете надолго? - спросила Саша.

- А черт их знает! Вероятно, за мной кое-что есть. Ниловна,идите вместе, а? За двоими труднее следить, - хорошо?

- Иду! - ответила мать. - Сейчас оденусь…

Она внимательно следила за Николаем, но, кромеозабоченности, заслонившей обычное, доброе и мягкое выражение лица, не замечаланичего. Ни лишней суетливости движений, никакого признака волнения не виделаона в этом человеке, дорогом ей более других. Ко всем одинаково внимательный,со всеми ласковый и ровный, всегда спокойно одинокий, он для всех оставалсятаким же, как и прежде, живущим тайною жизнью внутри себя и где-то впередилюдей. Но она знала, что он подошел к ней ближе всех, и любила его осторожной икак бы в самое себя не верящей любовью. Теперь ей было нестерпимо жаль его, ноона сдерживала свое чувство, зная, что, если покажет его, Николай растеряется,сконфузится и станет, как всегда, смешным немного, - ей не хотелось видеть еготаким.

Она снова вошла в комнату, он, пожимая руку Саши, говорил:

- Чудесно! Это, я уверен, очень хорошо для него и для вас.Немножко личного счастья - это не вредно. Вы готовы, Ниловна? Он подошел к ней,улыбаясь и поправляя очки.

- Ну, до свиданья, я хочу думать - месяца на три, на четыре,на полгода, наконец! Полгода - это очень много жизни… Берегите себя,пожалуйста, а? Давайте обнимемся…

Худой и тонкий, он охватил ее шею своими крепкими руками,взглянул в ее глаза и засмеялся, говоря:

- Я, кажется, влюбился в вас, - все обнимаюсь! Она молчала,целуя его лоб и щеки, а руки у нее тряслись. Чтобы он не заметил этого, онаразжала их.

- Смотрите, завтра - осторожнее! Вы вот что, пошлите утроммальчика - там у Людмилы есть такой мальчуган, - пускай он посмотрит. Ну, досвиданья, товарищи! Все хорошо!..

На улице Саша тихонько сказала матери:

- Вот так же просто он пойдет на смерть, если будет нужно, итак же, вероятно, немножко заторопится. А когда смерть взглянет в его лицо, онпоправит очки, скажет - чудесно! - и умрет.

- Люблю я его! - прошептала мать.

- Я удивляюсь, а любить - нет! Уважаю - очень. Он как-тосух, хотя добр и даже, пожалуй, нежен иногда, но все это - недостаточночеловеческое… Кажется, за нами следят? Давайте разойдемся. И не входите кЛюдмиле, если вам покажется, что есть шпион.

- Я знаю! - сказала мать. Но Саша настойчиво прибавила:

- Не входите! Тогда - ко мне. Прощайте пока! Она быстроповернулась и пошла обратно.

Через несколько минут мать сидела, греясь у печки, вмаленькой комнатке Людмилы. Хозяйка в черном платье, подпоясанном ремнем, медленнорасхаживала по комнате, наполняя ее шелестом и звуками командующего голоса.