Внезапно ему стало душно. Он упал на колени, чтобы перевести дыхание, обхватил себя за плечи, чувствуя, как по сердцу разливается противный холод и горячие слезы заполняют глаза, размывая перед ним трещины на мертвой земле.

Отчего-то ему не хотелось ликовать от решения главной проблемы. Отчего-то Кален горько заплакал.

– Когда время влюбляется, рождается новая вселенная.

Ларалайн знала. Услышав же об этом от Самнии, она впервые задумалась над важностью этого негласного магического закона мироздания. Но была ли в этом магия? Разумеется, все, что происходило вокруг принцессы, поначалу казалось ей волшебством, за которое в ее времени можно было лишиться жизни. Но то была лишь скрытая действительность всего сущего.

Она поглядывала на покачивающегося Ариана, готовая подхватить его в любой момент. Космический шум все больше напоминал ему приглушенное пение древних народов, от которых на земле не осталось даже шепота.

– Зачем ты позвала меня в свое скромное царство? – спросил он устало.

– Взгляни на небо.

Ариан забыл, когда в последний раз звездный купол вызывал в нем интерес. Ничто «магическое» не было способно его удивить, но могли шокировать обыденность и человеческая искренность.

Белые песчинки – одна больше другой – искрились, неподвижно застыв на бесконечном черном полотне с размытыми, словно акварельными, пурпурными, малиновыми, розоватыми и золотыми пятнами. Те звезды, что были размером с виноградину, можно было достать, встав на носочки.

– Ты видишь это? – спросила Самния.

– Что я должен видеть? – Ариан почувствовал головокружение и присел на скамью. – Все как и всегда.

– Нет, что-то изменилось, – девушка улыбнулась ему и присела рядом. – Точнее, что-то появилось.

Межвремье не сводил растерянного взгляда с неба.

– Кто-то из времен влюбился, и появилась новая вселенная? Какое мне до этого дело? Я сам появился от такой «любви».

– Твое рождение несколько отличается от принятого для новых вселенных. Оно… присуще людям. Когда же влюбляется время, вместе с вспыхнувшими искрами любви вспыхивает на этом небе новый белоснежный огонек. Новое космическое дитя. Новый мир.

– Я не понимаю.

Но Ариан догадывался, к чему клонила Самния, и догадка окрепла, когда сердце защемило от горького, но сладкого осознания истины. Он тут же принялся ее отталкивать. Принять значило признать: он не был защищен от самого противоречивого и разрушительного чувства, которое веками презирал в людях, высмеивал и считал губительнейшей силой.

Королеве снов и вселенных достаточно было взглянуть в его испуганные глаза, чтобы понять, о чем он думает.

– Как часто ты видишь его?

– Это имеет какое-то значение? – Ариан отталкивал позорную для него правду из последних сил.

– Прошу, не сопротивляйся, ведь все уже случилось, – Самния подняла его лицо за подбородок. – Никто не застрахован от этого. Прими то смертное, что ты полюбил после его смерти.

На глазах Ариана блеснули слезы. Он ударил руку Иномирья и отвернулся так, чтобы ни она, ни ошарашенная Ларалайн не увидели боли на его лице. Он спрятался за руками, желая лишь одного: вернуться домой, пока королева не указала ему на ту самую вселенную. Ту самую звезду, рожденную от его любви к умершему принцу.

– Что пишешь? – как сейчас вспоминал он свой вопрос в былые дни, когда Санни был еще жив и никто не мог представить, что однажды он станет изгоем.

Струи воды из мраморного фонтана взмывали вверх и миллионами капелек с едва слышным всплеском разбивались о неутихающую рябь. Во время визитов к Ариану, пока правители королевства любви гуляли по замку, Санни сидел на бортике фонтана под бесконечным шквалом свежих мелких брызг и тенью кедрового дерева и писал в блокноте, подаренном ему Межвремьем на день рождения.

– Да так, ничего особенного, – отвечал он, скрывая сокровенные мысли под неплотной обложкой.

– Пишешь книгу? – не унимался Ариан. Все было интереснее проведения экскурсии по его замку.

– Если честно, в будущем я бы хотел написать что-то серьезное, – Санни впервые признался в тайной мечте.

– Уверен, что напишешь. Я верю в тебя. – Но ни в словах, ни в его сердце тогда не было ни капли веры. Было лишь стремление скоротать время.

– Вы правда так думаете? – спросил его воодушевленный принц. Казалось, скромная мечта загорелась в его глазах новыми огнями.

Ариан удивленно поднял бровь:

– Смеешь сомневаться в моем чутье?

– Н-нет. С-спасибо за вашу веру в меня.

Но одурманенный любовью и смущенный вниманием Санни тогда не знал, насколько двуличен его возлюбленный. Не чувствовал, что вера Ариана заключалась лишь в словах, которые уже завтра превратятся в крохотную часть забытой истории. Он не слышал фальши в его «добрых» обещаниях. Не замечал, как тот скучающе поглядывает по сторонам в поисках нового способа убить скучный день. Не знал, что он пятью минутами ранее и был этим способом. Но когда влюблен, ты заворачиваешь возлюбленного в несуществующий идеальный образ и, даже если на миг проступает его истинное лицо, прячешь его обратно.

Убирая руки от лица, Ариан прошептал:

– Я не желаю видеть вселенную, рожденную от моей… Я всегда считал, что это обойдет меня стороной, но лишь после его смерти, когда он стал частью меня, я познал весь его внутренний мир. Он прекрасен и ядовит. И именно я сделал его таким. И именно мне теперь приходится в нем жить.

«Я ничем не лучше его».

Шум воды растворился с приходом этой мысли. Кален стоял на коленях и всматривался в землю, похожую на картинку из сложенных деталей пазла. Закрыв лицо руками и покачиваясь, он схватил себя за волосы до болезненного обреченного стона.

Месть не оказалось сладкой, как он этого ожидал. После нее остался солоновато-горький привкус безысходности, словно единственной целью в его жизни была месть, и вот, когда галочка была проставлена и чувство вины наконец успокоено, появились эмоции, отличные от своих предшественников.

Кален не мог их ни понять, ни описать. Либо же просто не хотел.

Вместо этого он стер слезы со щек и попытался занять себя другой бедой – более значимой, а потому облегчающей его страдания, как он на секунду допустил.

«На поиски уйдет в два раза больше времени».

Теперь изменилось не только это, ведь он один в неизвестном тленном мире. Никто не завяжет с ним дружбу или разговор, и ему самому придется себя осуждать, насмехаться над собой и себе самому дарить улыбки. Ведь больше это делать некому.

Кален устал от неопределенности. Его подлый поступок – был ли он правильным? А заслужил ли Тревис такую участь? Мог ли он теперь сам считать себя убийцей?