Мириам Африка всегда могла привозить на такие встречи ребенка. Отчитываясь перед Молли, Тара держала его на руках и кормила из бутылочки. Все в маленьком Бенджамине, от тугих завитков черных волос на голове, от исключительной мягкости кожи и ее необычного цвета – цвета меда и старой слоновой кости – до подошв крошечных ног, бледно-розовых, точно кораллы, – зачаровывало ее.

Во время одной из встреч Молли передала ей новое письмо от Мозеса, и даже радость от встречи с Бенджамином поблекла перед содержавшимися в нем словами.

Письмо было написано в Аддис-Абебе, столице Эфиопии. Мозес оказался там по приглашению императора Хайле Селассие и должен был выступать на встрече глав черных африканских государств; он описывал оказанный ему теплый прием и предложения поддержки, моральной, финансовой и военной, борьбы в Анзании – так теперь он называл Южную Африку. Она впервые услышала это название, и когда произнесла его вслух, оно вызвало в ее душе глубокий патриотический отклик, какого она не знала раньше. Она дочитала письмо Мозеса.

«Оттуда я поеду в Алжир на встречу с полковником Бумедьеном, который сражается с французским империализмом; его мужество, несомненно, принесет счастье его трагически угнетаемой земле.

После этого я полечу в Нью-Йорк, и, кажется, не вызывает сомнений, что мне позволят выступить на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций. Все это замечательно, но у меня есть лучшие новости, касающиеся тебя и нашего сына Бенджамина.

Продолжай свою работу, крайне важную для нашего дела: наши могущественные друзья решили особо наградить тебя. Вскоре мы втроем: ты, я и Бенджамин – будем в Лондоне. Не могу выразить, как мне хочется взять на руки сына и увидеть тебя.

Напишу, как только у меня будут более определенные новости. Тем временем прошу тебя продолжать свою важную работу; в особенности постарайся, чтобы на следующих выборах твоего мужа избрали в парламент и он вошел в правительство. Это сделает твое положение исключительно ценным для нашей борьбы».

Много дней после получения письма у Тары было такое хорошее настроение, что Сантэн и Шаса заметили это и сочли знаком того, что Тара окончательно решила принять на себя роль хозяйки Вельтевредена и соблюдать условия заключенного с Шасой соглашения.

* * *

Когда премьер-министр объявил дату общих выборов, страну сразу охватило то своеобразное возбуждение, которое всегда сопровождает крупные политические события в Южной Африке, и газеты начали публиковать резкие и фанатичные заявления.

Одной из главных сенсаций кампании стал выход Шасы из Объединенной партии и утверждение его кандидатуры от националистов в округе Южный Боланд. Англоязычная пресса бичевала его, называя трусом и предателем, а «Бюргер» и «Ди Трансваалер», главные выразители националистических взглядов, расхваливали Шасу как дальновидного человека будущего и описывали день, когда все белые граждане Южной Африки под твердым руководством Националистической партии плечом к плечу двинутся к золотой республике – месту всех истинных патриотов Южной Африки.

Из Нью-Йорка прилетела Китти Годольфин – освещать выборы и продолжить свой знаменитый сериал «Взгляд на Африку», который уже принес ей еще одну «Эмми» и сделал одной из самых высокооплачиваемых представительниц нового поколения молодых, красивых и ядовитых телевизионных комментаторов.

Когда она приземлилась в аэропорту Яна Сматса, политическое дезертирство Шасы было главной новостью. Китти позвонила ему из аэропорта по частной линии и застала в кабинете, где только что завершилось заседание возглавляемого им совета директоров. Шаса как раз собирался покинуть «Сантэн-хаус», чтобы лететь на шахту Х’ани с ежемесячной инспекцией.

– Привет, – весело сказала Китти. – Это я.

– Сука. – Он сразу узнал ее голос. – После того, что ты со мной сделала, надо бы пнуть тебя в зад – сапогом с железной подошвой, со всего размаха.

– Значит, ты видел? Правда, хорошо получилось? Мне кажется, я представила тебя очень полно.

– Да, видел в прошлом месяце по Би-би-си, когда был в Лондоне. Ты сделала из меня нечто среднее между капитаном Блаем и Саймоном Легри[42], хотя гораздо более помпезное и гораздо менее приятное, чем они.

– Я так и сказала – я очень полно тебя представила.

– Не знаю, почему я с тобой вообще говорю, – невольно усмехнулся он.

– Потому что соскучился по моему прекрасному телу, – предположила она.

– Благоразумней было бы ухаживать за осиным гнездом.

– Мы ведь говорим не о благоразумии, приятель, а о страсти. Они несовместимы.

Шаса мысленно представил себе ее стройное тело, великолепные маленькие груди… и ему стало трудно дышать.

– Где ты? – спросил он.

– В йоханнесбургском аэропорту.

– Что ты делаешь сегодня вечером?

Он быстро прикинул: инспекцию шахты Х’ани можно отложить, а до Йоханнесбурга четыре часа лета в «моските».

– Я открыта для предложений, – сказала Китти, – при условии, что ты дашь «Североамериканской телекорпорации» эксклюзивное интервью о своей перемене политического статуса и взгляда на будущие выборы и на то, что они означают для простых людей этой страны.

– Мне следовало догадаться, – сказал он. – Буду через пять часов. Никуда не уходи.

Шаса положил трубку и несколько мгновений стоял, дивясь себе. Внезапное изменение его планов приведет в смятение всю компанию, потому что время Шасы жестко расписано на много недель вперед и в этом графике – открытие выборной кампании, но у этой женщины была какая-то колдовская власть над ним. Все эти месяцы воспоминание о ней, как злой дух, витало на краю его сознания, и теперь мысль о том, что он будет с ней, наполнила его таким возбуждением, какого он не знал с того времени, как подростком начал первые сексуальные опыты.

«Москит» был заправлен и ожидал на стоянке, готовый к полету на шахту Х’ани. Потребовалось десять минут для прокладки нового маршрута и согласования со службой воздушного контроля, потом Шаса поднялся в кабину и, улыбаясь, как школьник, играющий вместо уроков в хоккей, включил двигатели «роллс-ройс-мерлин».

Когда он приземлился, было уже темно, но его ждала машина компании, и он поехал прямо в центр Йоханнесбурга, в отель «Карлтон». Когда он вошел через вращающиеся двери, Китти была в фойе: свежее лицо девочки-подростка, длинноногая, узкобедрая, в джинсах. Она с детским энтузиазмом подбежала к нему и обеими руками обняла за шею, чтобы поцеловать. Постояльцы отеля, должно быть, решили, что отец встретился со своей дочерью-школьницей, и снисходительно улыбались.